Немного прозы
Приобрести произведение напрямую у автора на Цифровой Витрине. Скачать бесплатно.
Презренную прозу не пишу. Но иногда лезет во все щели. Или изо всех щелей. Записываю. Чтобы узнать, что влезло. Или что вылезло. Теперь вот напечатал.
В одном селе убили пастуха. Подозревали соседей – двух братьев, которые жили с матерью.
Младшего звали Яром. Он спрашивал мать, горячо любившую его:
–Правда ли, если покажут на одного из нас, второго не осудят?
–Правда, – отвечала мать.
"Лучше бы я родила его мёртвым", – думала вдова.
Тогда младший брат Ял пошёл к старшему – Полу и сказал ему:
–Я пойду к судьям и покажу на себя. Тогда тебя не тронут.
–Не ходи, Яр, – ответил старший брат, – я уже показал на себя.
Своего младшего мать задушила ночью сонного, обливаясь горючими слезами. А на рассвете распяли старшего её сына.
С тех пор мать ходит среди людей и говорит, что это она убила старого пастуха, который в молодости отказался от её любви, хотя она и родила ему двух сыновей. А вечерами долго сидит у порога пустого дома и разговаривает с мохнатой сторожевой собакой.
–Что было бы, если бы я вопреки воле Синода сохранил тебе жизнь? – спросил у Христа Пилат.
–Я не стал бы известен за пределами Израиля, и моё учение не принесло больших плодов, – ответил Иисус.
–Значит, я поступил правильно, – улыбнулся наместник императора.
–Нет, – сказал сын Бога, – это провидческая жертва, и ничего нельзя уже было изменить.
–Зачем тогда меня ввязали в эту игру?
–Я сам об этом спрашивал Отца.
–И что он ответил?
–"Моё слово, – сказал мне Отец, – каждый слышит так, как ему хочется. Поэтому люди никогда не придут к общему согласию". – Всевышний на примере показал, насколько коротка память человека, отчуждённая от него, и насколько слабы чувства его, от него же отчуждённые, и как мертва плоть человека, отторгнутая от плоти Духа.
–Когда я за рулём автомобиля, я вижу себя богом над пешеходами, – сказал водитель, подвозивший меня.
–А когда ты опускаешься на землю, что тогда чувствуешь?
–Тогда я боюсь каждого. Мне кажется, что и ребёнок может обидеть меня, – признался хозяин грузовика. – И я стараюсь представить людей в образах домашних животных. И снова становлюсь выше их.
–Такой взгляд субъективен и обманчив.
–Я понял, что виной всему машина, а я простой водитель, однако и колёса, и люди в моей власти, хотя бы на время.
–Это кажется так, потому что здесь глаза людей далеки от тебя, а на земле ты рядом с ними.
–Так вот, оказывается, почему я люблю носить затемнённые очки, – улыбнулся философ, сидевший высоко.
–Я обсчитываю даже родную мать, – сказала мне продавщица одного из магазинов. – Я способна обмануть и себя. Дома я думаю о своей работе с отвращением. Я плохая, да?
–Нет, – отвечал я, – это плохо устроена социальная система, в которую ты веришь.
–Я системе не доверяю, – возразила хозяйка прилавка, – но она меня кормит.
–Однако отравляет душу.
–А душу на время работы я отправляю на больничный, – нашлась моя собеседница.
–Вы голодный и умный народ. У вас много собак и они ходят по улицам и не кусаются. Мы понимаем, что одной вашей семье трудно содержать животное, а на улице каждый даст кусочек хлеба, и собаки будут сыты.
"Мудрая мысль", – подумал я. Многие у нас говорят, что живут, как собаки, но ни от одного я не слышал, чтобы он говорил, что ест досыта, как собака.
Как-то, будучи студентом, я случайно встретил профессора в одном из небольших городских сквериков и, разговорившись, мы долго сидели на скамейке.
Через некоторое время на экзамене я отвечал перед профессором по заготовленной и под линейку расчерченной шпаргалке, положив её открыто на стол.
Я заметил, что преподаватель очень обиделся, однако не выгнал меня из аудитории и поставил "уд" в зачётную книжку.
Позже я понял, как жестоко злоупотребил его расположением ко мне благодаря случайной встрече.
Мой сын поступал уже не так. На экзаменах при подготовке к ответу он клал книгу на пол, снимал обувь с правой ноги и голыми пальцами находил нужные страницы.
Он воспринял мой наследственный сигнал угрызения совести и нравственно поднялся на ступеньку выше отца.
Возможно, профессор придёт ко мне в образе моего внука, чтобы окончательно простить меня...
С четвёртого этажа:
–Пожалуйста, мужчина, закрутите кран, вода льётся...
Снизу задирает голову:
–Кинь сигарету, закручу.
Бросает завёрнутую в бумажку с камешком-грузиком.
–Что ж ты, пошёл?..
–А я не хочу закручивать, понял?
Спокойно, негромко:
–Плохо живёшь, плохо кончишь... – уходит с балкона в квартиру.
Мужик: "Закрутить? Не закрутить? Наверно, закручу. Если б не сказал, не закрутил бы... И почему я плохо кончу, Нострадамус, а? Пошёл ты... Ну, на – закручиваю. Достал. Доволен? И я доволен. И мне хорошо. Философ..."
На балконе четвёртого этажа: "Получилось... Надо бы эту ситуацию где-то в рассказик воткнуть. Мда-а..."
Иисус не имеет возраста. Его учение – ни развития, ни совершенства.
Оно закончено и совершенно.
В сыне божьем ни одного человеческого чувства, в его облике всё не от земного. В его поступках нет сердца, эти поступки – наглядное изложение его притчей.
Сын бога и женщины – прорыв человеческого сознания к свободе. Миф Христа – апофеоз единения духа и плоти. Попытка оправдать человека и его место в мире. Но в жертвенности героя – мысль о недосягаемости идеала. Отсюда, вечное страдание, великая тоска, христианство. На этом тернистом пути – все беды земные.
Даже, высунувшись покурить в форточку из окна второго этажа, можно выпасть. Большинство случаев самоубийства такого рода – неправильная координация психики. Мысленно и чувствами вы уже падаете и разбиваетесь. Остаётся только ещё одно мгновение толчка, потеря равновесия, неосознанного моторного движения.
Не курите в форточку. Ходите в двери.
Он зашёл в кабинет в очках и докторской шапочке в сопровождении двух медсестёр с зелёными и холодными глазами.
–Как ваше самочувствие, док? – спросил непрошеный гость.
–А почему вы здесь, в очках и вообще?.. – краснея и начиная заикаться, как-то непроизвольно завизжал хозяин кабинета, доктор лысый и без очков.
–Как ваше самочувствие, док? – спокойно переспросил новоявленный коллега.
–А ну по местам! – взревел вдруг яростно лысый, пытаясь подняться из-за стола.
Он взмахнул руками и на пол полетели бумаги, папки, настольные часы, какой-то массивный прибор. Сам собою выключился вентилятор, и кабинет сверху донизу заполнили кружащиеся в беспорядке белые исписанные листы.
–Всё понятно, – не повышая голоса, сказал доктор в очках. – В шестую его. Тройную дозу коричневого геля. И рубашку... процедуры ежедневно в течение недели. Если выздоровеет, будет работать медсестрой. В морге.
Один и тот же кошмарный сон посетил прошедшей ночью обоих: и доктора, и новенького из шестой палаты. Только сюжет зловещей ирреальности поменял героев местами и даже положением.
...Утром, даже не выпив по обыкновению чашечку кофе, доктор
поспешил в шестую палату.
–Как самочувствие, док? – спросил он новенького.
–Прекрасно, если не вспоминать дурной сон накануне.
–Значит, и вам тоже... я развяжу вам руки. Я переведу вас в другую палату. Нет, я вас выпишу, уже сегодня. Сейчас. Посмотрите, какое солнце за нашими светлыми окнами! Непременно сейчас!
Он сидел в саду на табурете и время от времени черпал черпаком воду из ведра и лил её под ноги.
Бок сидел рядом и слушал.
Когда вода поднялась Боку до щиколоток, Он подвинулся, и Бок примостился рядом с Ним, подтянув ноги до перекладинки табурета.
–Мало света, – сказал Он.
–Значит много женщин, – ответил Бок.
Он задумчиво посмотрел на Бока: откуда у мрачного Бока светлые мысли?
Они начали в едином ритме дёргаться на табурете, подавая туловища вперёд и чуть приподымаясь, чтобы сдвинуть, оторвать привязанный к дереву свой плот и направить его туда, где много света, мало женщин и кроны деревьев не закрывают небо.
Лермонтов в военной форме с дуэльным пистолетом в левой руке. Он поворачивает к нам лицо. Тёмное. Он улыбается нам!
Стреляет! Рассыпается стекло в оконной раме. Дыра увеличивается и за нею виден, уже только он, дом, под домом старик. Греется на солнце.
Длинные седые волосы, небрит. Бесцветные глаза. Он тихо улыбается. И сидит.
Наконец встаёт и входит в дом. Берёт скрипку и играет (Бах, Ит. инфл.)
Разбитое отверстие снова расширяется. Спиной к нам, над столом наклонившись, наливает в два бокала вино Сальери. Оборачивается к нам. Жалкая улыбка.
Потом садится за рояль и играет Моцарта. Безумный, встаёт, идёт к столу и выпивает один бокал. Второй несёт в другую комнату. Закрывает за собой дверь.
Сидит еврей с пейсами, считает на счётах. Потом вместо счёт появляется книга. Слеза катится по лицу еврея и падает на страницу. Капля увеличивается в размерах и в ней слово: Бог.
Старик играет на скрипке.
Идёт бродяга, поднимает окурок, достаёт зажигалку, прикуривает и идёт дальше.
Когда он, уже вечером, возвращался домой, вспомнил, что должен был хромать. На правую ногу. И он захромал.
Художника сжигали на костре,
резкие крылья теней падали на картину,
и языки пламени
освещали её, большую, стоящую рядом,
и от этого, казалось, она улыбалась.
Утром её выставили в витрине
самого большого магазина в городе,
и длинный пёстрый живой поток людей
протянулся улицей.
Все хотели видеть картину.
А в утренних газетах
впервые появилось имя художника,
который уже ничего не напишет.
Один убил своего брата и стал правителем.
Второй узнал об этом и погиб в борьбе с первым за справедливость или власть.
А третий решил стать бухгалтером. Он подсчитывал победы и поражения сограждан, а в свободное время описывал их жизнь.
После него и остались эти строчки. Больше ничего не случилось.
Насытившись едой и любовью, человек выходил из пещеры и садился неподалёку от неё под раскидистым каштаном. Ему нравились дождь и ветер, пение птиц и рост растений, движение песка и молчание камня. Его приятно тревожило ощущение жизни, вернее, понимание какой-то границы между ним и окружающим его миром, разрешающей видеть этот мир. Он ощущал ещё одну границу, из-за которой как будто кто-то наблюдал за ним так, как он наблюдал за муравьями. Но чувство это не поддавалось пониманию. Это беспокоило человека, и тогда он возвращался в пещеру к женщине и находил рядом с ней успокоение от тревоги.
Утренний ритуал.
Умылся, почистил зубы, улыбнулся, дал кошке под зад, отвёл малышей в школу.
И вот уж обед. Послеобеденный сон.
А там уж и ужин, телевизор, газета.
Предвкушение сладкой неги под прохладной (если знойное лето) и хрустящей белой простынёй и сон, сон...
И завтра снова проснёшься.
Вот он-а-а. Жи-знь-ь-ь.
Он уже семь дней сидел под грушей в позе лотоса.
Дыхание прекратилось, то есть функции обмена воздухом выполняли все клетки организма, и лёгкие не поднимали, как обычно, грудь.
Слюна вытекала медленным ручейком из угла беззубого рта и терялась в редкой рыжей бородке.
Левый глаз открылся, заблистал огнём заходящего солнца.
Он был переполнен светом и мудростью.
Теперь он знал, что сказать слепым.
Солнце ежедневно выходило в зенит и жгло невыносимо.
В мастерскую отца у него был элитный пропуск, и ночью он прошёл в главную лабораторию; рассчитал скорость света, определил цель: Солнце. И включил стартовую панель.
Снаряд неслышно растаял в воздухе.
Он подумал о том, что сегодня не видел женщину с узкими и печальными глазами, мягкими и длинными пальцами.
По сияющему жёлтому с синим ореолу снаряда он понял, что внешняя температура была сверхвысокой. И через мгновение он уже покачивался на солнечной орбите слабым маленьким красным ветерком. Большие приборы Земли зафиксировали на Жёлтой звезде новое танцующее чёрное пятнышко.
…На главной аллее главного города Земли стоит из сверкающего полита высокая, уходящая в небо стела, на утончённом конце которой – он с поднятой головой и прижатыми к телу крыльями. Люди любили и помнили своих героев.
Солнце выкатилось над Землёй и жгло невыносимо.
–Тело твоего сына, женщина, должно исчезнуть, я не хочу волнений в Иудее. Но я могу отдать его тебе для перезахоронения в потайном месте, если ты расскажешь людям о его, допустим, вознесении.
–Я сделаю это.
Весь вечер того же дня Мария сидела у невысокого холма за восточными воротами Иерусалима. А утром наступившего дня снова пришла на то место, однако ни холма, ни скудной травы там уже не было. На белом камне сидел человек в белой одежде и улыбался:
–Мы забрали твоего сына, Мария.
Олигархи говорили стране:
–Мы всё воруем и воруем, почему ты такая неистощимая?
–Я непорочная, – отвечала она.
И они лишили мою страну девственности.
Корректор принёс в редакцию небольшой цветок в горшке. Он сказал, что его надо держать в кабинете, пока тот не начнёт желтеть. И тогда горшок надо перенести в другой кабинет.
У Главного Редактора растение пожелтело, не дожидаясь перерыва на обед. Впрочем, цветок везде терял форму уже в течение недели. Только в кабинете Редактора отдела сельского хозяйства, работающего за полставки, он продержался целый месяц.
Наконец, горшок с цветком вернули Корректору. "Я тебя больше никому не отдам", – заверил его тот.
И цветок пожелтел.
День пережит и, слава Богу.
Фёдор Тютчев
Когда он очнулся, ни певчих, ни речевиков уже не было.
Солнце накатывалось на дальний крест.
Тогда он задул свечу и полез в свой гроб.
Ева сидела на ветке яблони. На другой грелся Змей. Разговаривали.
–Адам так застенчив, как тень нашего сада. Всё молчит.
–Разбуди в нём мужчину, – лениво зевнул Змей.
–Помоги, старик.
–Возьми это яблоко, надкуси и дай Адаму. Он станет первым мужчиной, а ты первой женщиной.
–А ты кто?
–Я ангел, падший. Гей с крыльями. Я могу только соблазнять.
Во фруктовом ряду Центрального рынка. Яблоки покупают одни женщины. За продавцов, в основном, хачики. Змеи-искусители.
–Э, купи, красавица, муж попробует – не оторвёшь…
Лето. Тепло. Солнце ласково светит. Земля медленно вращает сады, города, человеков.
А когда остался один, самый главный Бог, у которого люди уже не могли ничему научиться, они забыли первых богов.
Человек умел охотиться, добывать огонь и варить пищу, возделывать урожай хлеба и винограда, научился разделять и властвовать, воевать, ненавидеть и любить. Зачем нужен ему верховный Бог с его заповедями?
Человек знал, что он ничего не знал, человек знал, что не найдёт истины и смысла жизни и бытия. И он брал у жизни всё то, что она давала ему. И вспоминал Бога тогда, когда ему было очень уж плохо. Тем более что Господь вообще удалился от него, может быть, даже умер.
Человек начал искать себя, изначального, давным-давно потерянного, искать в себе хорошее и плохое, не различать, а сопоставляя, сливать их в одно неразличимое чувство, которое позволено не оправдывать, но правильно понимать мир.
И тогда человек сказал: «Буду как боги». И продолжал быть.
Сначала туда отвезли сбрендившего поэта.
Затем в палате разместили весь хор имени Караокововердиева, занявший I место на городском фестивале музыки и гопака.
Колонной прошагал коллектив налоговой инспекции, не успевшей вовремя собрать деньги в казну.
Сразу же по окончании матча с Гондурасом (0:13) прибежали уставшие, но довольные футболисты во главе с тренером и судьёй.
Самостоятельно пришли: кондитер с кондитерской фабрики, садовод с горшком, дачник с клёном опавшим, слесарь с лекалом, прораб с чертежом, яхтсмен с яхтой, охотник с уткой и человек с ружьём, режиссёр с новой ролью, девица без ничего и прочая, прочая, прочая.
И страну стали называть Жёлтой страной.
Когда начинаешь понимать, что время не плоскость циферблата часов и не дорога к Харону. Когда скажешь себе, что времени вообще нет. Нет потерянного в жизни времени. Поймёшь, что всё, что было, есть и будет, всегда было, есть вот сейчас, с тобой.
Посмотришь не на вещи и явления, а в них самих. Когда не сможешь различить себя в ином.
Тогда ничего не сможешь сделать. Только улыбнёшься. И возьмёшься строгать какую-нибудь палку. Или сооружать солнечные часы.
Встретились как-то у своей бывшей классной Мариванны её бывшие мучители: Пётр Раскольников и Петро Бандера. Пили чай. Хлопцы спорили, кто из них правый, а кто ещё правее.
Позвонил телефон. На проводе висел любимчик Мариванны – Петрусь Шоколадченко, отличник и доповидач. «Хай воны не шумлят, - сказал он. – Вован Путаный (бывший двоечник и прогульщик – М.И.) обещал признать меня самым правым, самым левым и самым незалежным. Так шо хай швыдко идуть в Раду и сдирают бабло с депутатов. Жена хоче купить новый транш у Европы».
А в это время бандеровцы и сирийские талисманы оккупировали последний оплот России – остров Сахалин.
–Зачем ты это написал?
–Не знаю.
–Глупый, иди ко мне под одеяло, спи.
Она гладила его по уже поредевшим волосам.
–Я же тебе говорила: пиши заметно, смело. Тогда будут и слава, и деньги, и я рядом.
Если ты велик, то даже из грязного куска мрамора, огрызка слова создашь великое.
Все гении писали по заказам, за деньги.
История это забывает, оставляя гениальные произведения...
–Так что же ты написал?
–Может быть,
закончу жизнь,
как спор с молнией? –
