Он устроился на сене,
И ногою пнул свинью,
Что просунула тут  рыло,
Из-за досок, в щель, свою.

В один миг карась сушеный
С голодухи съел бурсак.
Скрипнув дверью, вошла бабка.
Что-то было в ней не так.

  -  А чего тебе, бабуся?  -  
Он спросил.  -  Зачем пришла?  -
Но в ответ та лишь молчала, 
Пропустив его слова.

Шла к нему, расставив руки,
С намерением схватить.
Тут философ испугавшись,
Подскочил, давай молить.

Хотел выбежать, напрасно.
Дверь  старуха подперев,
Надвигалась очень жутко. 
Был ловушкой грязный хлев.

Взгляд карги со странным блеском
Аж до сердца вдруг проник,
И Хома своим всем телом,
Вдруг под чарами весь сник.

Хотел дернуться. Куда там!
Он стоял, остолбенев,
(Отказалось слушать тело)
В злые очи взор вперев.

А тем временем, бабуся,
Наклонив его к земле,
Прыгнула, вскочив на шею,
Ткнув метлою по спине.

Как во сне, Хома  поддался.
Нес старуху на плечах.
Словно конь, скакал. Вознесся
К месяцу на небесах.

Он летел, и видел всюду,
Как под ним плыла земля.
Плыл туман. Сияли звезды,
Ярким светом все маня.

 

Пролетая над водою,
Он русалку увидал.
Обнаженная плескалась,
Та в реке,  смеясь все, звав.

  -  Ужель чудится мне это?  -
Тут помыслил наш бурсак.
  -  Э-ге-ге! Да это ж ведьма!
     Вот попал же я в просак!  -

Сразу начал Хома думать,
Да молитвы вспоминать,
И почувствовал, что Сила,
Стала вражья отступать.

Колдовская власть старухи
Быстро начала слабеть.
Их полет ночной прервался.
Стали вниз, к земле лететь.

Помянул философ сразу
Бога, ангелов, святых.
А когда уж приземлились,
Врезал ведьме он под дых.

Он лупил ее поленом,
Что нащупал под рукой.
Ведьма дергалась, кричала.
Вопль вдруг стал ее иной.

Молодой с дыханьем голос
Очень звонкий прозвучал.
Вмиг он сник. Философ глянул,
И чуть сам не закричал.

При падении на землю,
Он старуху с плеч сорвал,
Оседлав, лупил нещадно.
Испугавшись, избивал.

Посмотрел – и под собою,
В поле мокром от росы,
Он увидел вдруг девицу,
Тут неписаной красы.

Еле слышно та дышала.
В глазах - мука, полных слез.
Где девалась та старуха?
Эту ль кралю ночью нес?

Хома Брут  в волненьи мялся,
И ответ не находил.
Наш философ испугался.
Что есть духу, припустил.

-  Прочь от этой бесовщины!  -
Думал он.  -  Бежать! Бежать!  -
В Киев так рванул обратно,
Стали пятки лишь мелькать.

Почему рванул обратно?
Да и сам не понял он.
Монастырь, думал, укроет.
Колокольный спасет звон.

Между тем, серп лунный, бледный,
Свой  уже утратил свет.
Киевских церквей верхушки
Золотил  вдали  рассвет.