Дворы наполняются молодежью. Они играют на гитарах, играют в карты, в футбол, а я их сознательно обходил стороной. Все что не касалось героина, казалось мне глупым и несерьезным. Ну как так могло быть, что я тут занимаюсь серьезными делами, знаюсь со взрослыми мужиками, а они там - пустяковым бренчанием увлекаются или тупо пинают мяч. Мне казалось, что всю эту детскую возню я давно перерос. Во мне взрастал мужик, и гремел в мозгах хит беззубой шведской негритянки Ардис: «Ain't nobody business». Какое вам всем, идиоты-недорослики, дело до моих проблем вселенских масштабов. Вы так и оставайтесь в песочницах, а я буду плести свои сети и носить в крови счастье, от которого вырастают ежедневные крылья. Я был почти женской прокладкой с крылышками, то есть парил над сверстниками, упиваясь своей новой жизнью. Я при деле. У нас, у наркоманов нашего района, – общее, сильнодействующее дело. Друзей детства у меня уменьшилось в разы, остались только те, кто принимал участие в новой «религии». Те, кто окликал меня на улице с радостным возгласом: «Андрей, как дела?», оставались проигнорированными. Дела-дела… Разве ты не видишь, как мне офигенно, разве ты не замечаешь, как я далеко от тебя, еще ребенка с молоком матери на губах, разве по этим глазам, по бледности, по выражению крайней озлобленности на лице ты не ощущаешь себя полным зеро по сравнению со мной. О чем нам разговаривать, дружище? Рассказать тебе, как Коля-Баян вчера пырнул из-за дозы свою подругу? Или поведать, как я втыкая, читал собрание сочинений Владимира Ильича Ленина? Или про мусоров, которые одеваются в штатское и прессуют, когда наступит нужный момент, не разбирая, где находятся твои яйца или печень, ребра или нос? Про что тебе рассказать, младенец? Я поэтому отказался от большинства бывших одноклассников и ребят из моего двора. Нам с ними предстояло идти к своему взрослению разными дорогами, и моя мне тогда казалась куда более интересной и умной, чем их. Начну как нудный пейзажист. Наступила, к примеру, зима. Она ведь реально наступает на голову неожиданно и часто совсем не календарно. Подъезды наполняются молодежью. Кто-то обязательно будет гонять по своей крови прямо в печень пивко дешевое и проспиртованное, кто-то просто курить и разговоры водить хороводами, а есть люди, которые и косячком травы не брезгуют. Весь этот лестничный, часто темный мирок, наполняется запахами того, что там именно делают. Общепит молодежной жизни какого-нибудь отдельно взятого района. Тут тебе и каша с маслом, и ложка с дегтем. Но чаще не с дегтем, а согреваемая нежным огоньком зажигалки, и через вырванную ваточку-фильтр из сигареты собираются капли росы в шприц, и чтобы ни одной мимо, чтобы с кончика не капало восвояси, а до жадности, как собираемые в голодные времена хлебные крошки со стола. Прикурить, обязательно прикурить сигаретку, затянуться и запомнить, ощутить момент, когда в ушах стихает гул народных бдений бетонных пролетов, когда ты не слышишь ругани и хохота, когда на задний, какой-то нереальный план отступает вся жизнь и вклинивается утроба, будто место детское в маме родной, и ты, вакуумом согреваемый, защищенный всеми возможными способами, отключаешься, понимая, что не надо думать и бояться, не надо напрягаться и искать, не надо прятать свое «я» в загашник, а можно просто, на время улететь, отрастить крылья и парить, и картинки видеть дивные, сны красочные. Знать, что ты был не один, но одновременно понимать, что тебя все покинули и в этом твоем ирреальном одиночестве ты самый счастливый мальчик на свете, тебе все нравится, у тебя ничего не болит, совесть не мучает, не надо бежать, не бежать, лежать, так сухо и так мягко, так невесомо и нет тела вовсе, есть только воздух… грязный, мерзкий, отвратительный, прокуренный воздух, но тебе в нем замечательно, потому что ничего нет, кроме волн по телу и полного опустошения мозга и мыслей. В момент прихода остается только душа, которая летает, и сердце, которое хочет вырваться наружу из клетки, которому стало тесно и муторно находиться в тебе и жить с тобой, которому нужны крылья и улететь в пространство. А зима все-таки холодная. Опий внутренний согревает до одури. И тебе, только что лежавшему на два этажа ниже своей родной обители, можно пойти и погулять. Главное, чтобы люди не приставали и знакомых не встречать. А ну их. Они в глаза заглядывают, знать все хотят. А то еще и про маму с папой спросят, как там учеба сестры родной, как вообще, как туда-сюда, как все, как мир во всем мире. А тебе просто гулять нужно, потому что можно распахнуть молнию теплого пуховика и наслаждаться тем, что зима не всегда дерьмо, что снег похож на новогодние игрушки, что бывает и по колено в снегу – не противно. И ты идешь. Тебе все равно куда идти, нужно просто идти, не задумываясь, что через некоторое время отпустит и вновь нужно будет приложить к венам голову и замыслить новый план добычи ресурсов для такого жизнеобеспечения. Хотя, я бы это назвал – смертеобеспечение. А рядом такие же, как ты. Ты не знаешь, что они чувствуют, но предполагаешь, что не хуже, что на одной волне, текущей по внутренностям, заполняющей все канальное пространство. Там, внутри, на вид глаз белое, обязательно превратится в черное. Это как в антитабачной рекламе, когда всего лишь белесый, прозрачный дым в легких превращается в черное варево маслянистого вида и выжимается вся мерзь, как губка для посуды, окропляя всю округу нечистотами. Но виден снег, прекрасная зима в одиночной камере, прекрасные люди вокруг, прекрасная жизнь, прекрасно прет, прекрасно быть злым и счастливым, прекрасный дуэт человека и отравы.