В другую школу Вовку «не перевели», он сам туда перевёлся, потому что «проблемка» была как раз в его родной школе, а точнее, в его одноклассниках, а если ещё точнее, в его друге… бывшем друге:

Весной их класс сбежал с последнего урока - должна была быть  «История», но учитель заболел, и поэтому заменили на «Труд», а какой может быть труд, если весна, солнце и скоро лето? Уж лучше бы на физкультуру поменяли, всё равно все сбежали играть в футбол. А Вовка не сбежал - не честно это было, и поэтому один стругал злосчастный табурет, а трудовик ходил вокруг и ухмылялся, и у Вовки от злости на лице проступали веснушки. Он это знал и это его ещё больше злило.

Урок был формальный, в смысле, не настоящий - ведь каникулы через неделю, и оценок никто не ставил - лишь бы по школе не болтались. И ссора потом была обычной, повседневной. Подобных разногласий между друзьями бывает с десяток на дню – дело житейское:

- Подумаешь, сбежал, - оправдывался Сёмка. - Все сбежали, и я сбежал. Я что - Папа Карло, чтобы табуретки стругать?

- Значит - баран, если как все, со стадом сбежал.

- А ты - трус и предатель! - брякнул Сёмка. - Все сбежали, а ты испугался и остался, значит – предал!

Слова эти – нехорошие - вырвались у него сгоряча, и он сразу забыл о них – всё-таки лето скоро, каникулы, а Вовка не забыл. Он долго думал, до бессонницы, до болезни думал, даже температурил, и надумал:

«Не может быть другом тот, кто считает его предателем! Ладно трусом обозвал – бояться все, а вот предателем – это уж слишком! - Вовка отказался ехать в лагерь вместе с Сёмкой, и отправился на всё лето к бабушке в деревню, а потом потребовал от родителей, чтобы его перевели в другую школу. - И вообще, настоящих друзей не бывает, - решил он и постановил для себя, раз и навсегда, - разве только в книжках и кино».

 Пережив ещё раз душещипательную боль вероломства, Вовка вздохнул, подошёл к огромной боксёрской груше и раскачал её.

Боксёрская груша была огромной, раза в два тяжелее его. Вовка потратил полдня, транспортируя её с пустыря домой, и сломал две иглы, пока зашивал на ней дыру, а потом неделю упрашивал отца повесить грушу в его комнате.

Когда амплитуда груши сравнялась с тактом маятника часов, Вовка шагнул ей навстречу. Сначала лицо у него было сердитым, даже злым, точно таким же, когда Сёмка обозвал его предателем - губы сжаты в тонкие ниточки, лоб нахмурен, но уже через секунду, казавшейся Вовке вечностью, складки на лице разгладились, а в следующее мгновение чёрная туша смахнула его с ног.

Хорошая методика воспитания личности - после такой медицинской процедуры все мысли выбивались из головы как пыль из ковра, хотя мама считала такой метод вредным и не научным: «Всё нехорошее уходит в подкорку и в критической ситуации проявится негативным образом». Но это Вовка уже додумывал, растянувшись на полу рядом с опрокинутым стулом. Было больно локоть и плечо (забыл убрать стул), и он позволил себе немного поваляться.

Лёжа на полу можно было видеть только голубое небо и две кирпичные трубы. Сколько Вовка себя помнил, они были всегда. Город менялся, а пустырь и трубы за ним оставались вечными и дымили, как толстые сигары. По ним Вовка мог определить время - каждому сезону года соответствовало определённое расположение солнца - сейчас оно стояло над макушкой первой трубы – значит, скоро 9 часов.

- Пора.