Заросли
Роман
Приобрести произведение напрямую у автора на Цифровой Витрине. Скачать бесплатно.
Трагическая история двух друзей, история их любви, жизни, которая оказалась драматической, полной сюрпризов, неожиданных поворотов, с неожиданным концом.
Часть первая. Алеша
Глава первая
I
Легкое, едва ощутимое движение воздуха приносило в лагерь душный тревожный запах цветущего миндаля. Тревогой веяло и от тускло-синего неуютного неба, от слишком жгучего для апреля солнца, особенно от голых, каких-то унылых зеленовато-дымчатых гор. Роман Палубин почувствовал тревожную неуверенность и в излишне бодром голосе Кости Никифорова. Хрипотца в нем слышалась сильнее, когда Костя попросил Ивана Егоркина принести гитару. И в том, что Егоркин с готовностью вскочил, оставив свой автомат на камне в тени палатки, и как-то суетливо побежал, громыхая ботинками по шуршащим камешкам, чувствовалось что-то неестественное, натянутое. Роман знал, что Иван не любит, когда им помыкают. Десантники сидели возле длинной палатки на прохладных, остывших за ночь камнях. Палубин смотрел, как рослый, худой Егоркин, гибко пригнувшись, нырнул в палатку, исчез в ней. Вспомнилось, что полгода назад, в первые дни службы в Чирчике, Иван Егоркин был нескладный, неуклюжий и какой-то хрупкий, как ветка зимой, чуть согни — сломается, а теперь хоть и длинный и худой по-прежнему, но гибкий, ловкий, уверенный.
Появился Егоркин из палатки со старой гитарой с облупленной декой, появился, театрально откинув полог, брякнул пальцами по струнам и, дурачась, захрипел, подражая Косте Никифорову:
— Где же ты, Маруся? С кем теперь гуляешь?
Длинный, худой, он стоял у входа в палатку в мятой солдатской панаме, сдвинутой на затылок, щурился на ослепительном солнце и качал головой в такт ударам, глядя на Костю. Плохо настроенная гитара глухо и коротко бренькала.
— Ох, Маруся! Стройная красуля! — бил по струнам Егоркин. — Ждешь ли ты, Маруся, Никифора-салагу?
Десантники засмеялись недружно, как бы вынужденно. Только Роман Палубин не улыбнулся. Иван отметил, что сидел он бледный, прижимал обеими руками автомат к животу и напряженно думал о чем-то.
Ждать вертолетов, ждать боя с душманами томительно и тоскливо даже таким бойцам, как Никифоров. В Афганистане он с того дня, когда ограниченный контингент советских войск введен в страну по просьбе ее правительства, имеет орден Красного Знамени и медаль «За отвагу». Никифоров роста маленького, и плечистым назвать его нельзя. Быстрый, легкий, юркий, две минуты в строю спокойно постоять не может. Поэтому он всегда в задних рядах, подальше от командиров.
— Рядовой Егоркин, не вижу уважения к деду! — сердитым басом, подражая лейтенанту Желтову, командиру взвода, крикнул Никифоров. Он сидел на высоком камне, раскинув вытянутые ноги. На коленях небрежно лежал автомат. — Доложить о выполнении приказа!
— Есть! — гаркнул Егоркин, брякнув по струнам, и, держа обеими руками гитару на груди, словно автомат, двинулся к Никифорову строевым шагом. Он резко выбрасывал длинные ноги вверх и грохал об землю ботинками так, что пыль поднималась и камешки летели в стороны. Подойдя вплотную к сидящему Никифорову, Иван пристукнул ботинками, выпучил глаза, набрал в грудь воздуха, приготовившись рявкнуть, но Никифоров опередил его. Томно отгоняя ладонью поднятую Иваном пыль от своего лица, он, капризно морщась, проговорил:
— Ванька, не пыли! — и добавил: — Разрешаю доложить!
Десантники снова засмеялись, на этот раз оживленнее, веселее. Егоркин шумно выдохнул и нежным голоском заговорил:
— Дорогой Никифорчонок! Я бесконечно счастлив исполнить любой приказ, произнесенный твоими сладчайшими облезлыми губами, высушенными афганским солнцем и длительной неустанной болтовней. Прошу принять сей сладкоголосый инструмент и огласить окрестные горы меднонапевными звуками!
Егоркин упал на одно колено, склонил голову и протянул гитару Косте Никифорову, держа ее обеими руками. Никифоров, прежде чем взять гитару, толкнул локтем своего соседа, веснушчатого десантника, и сказал:
— Учись, студент, как к деду обращаться надо! Запиши, я отредактирую, и перед сном учи наизусть.
Роман Палубин смотрел на все это с презрительной усмешкой. Нелепо, глупо, невпопад, как в дрянном провинциальном спектакле. Что смешного?
Егоркин поднялся, отряхнул пыльную штанину, подхватил свой автомат и направился к Роману. Они вдвоем неделю назад прибыли в десантный батальон после обучения в Чирчике и еще ни разу не сталкивались с душманами.
— Что ты мрачный такой?
— Ломаться, что ли, как ты, перед этим шутом, — вяло кивнул Роман в сторону Никифорова, который отставил в сторону автомат и подтягивал струны.
— Он хороший мужик.
— Да ну вас… Душно…
— Помните Васильева? — обратился к ним сидевший слева десантник, смуглый, с надвинутой на блестевшие глаза панамой. Он слышал разговор. — Того, что три дня назад погиб? Он тоже перед боем мрачный ходил, томился… Чуял, наверно…
Егоркин и Палубин молча смотрели на соседа. В груди у Ивана снова заныло. И раньше было тоскливо. Он шутками пытался взбодрить себя, не показать десантникам своего состояния. Понимал, что от того, как он поведет себя в первом бою, зависит их отношение к нему.
— Ну и язык у тебя, — буркнул Егоркин и отвернулся. — Только унитаз чистить.
Никифоров, тихонько трогая пальцами струны, запел песню, которую Иван слышал однажды. От того, что Костя запел именно эту песню, Егоркин почувствовал к нему благодарность, показалось, что Никифоров понял его состояние и поет для него одного:
В этой деревне огни не погашены,
Ты мне тоску не пророчь…
Егоркину вспомнилась Масловка, мать, Валька. Мать писала, что свадьба у нее с Петькой была в феврале. Вспомнилось, как однажды после встречи Нового года в клубе провожал он Вальку домой, шли по сыпучему свежему снегу. Фонари горели на столбах, освещали избы с темными окнами. Глухая тишина. Снег потихоньку сыпался из темноты, искрился, мягко хрумкал под ногами… Потом вспомнилась Галя Лазарева. Шел мокрый снег, когда прошлой осенью стояли они у ворот военкомата. Большие хлопья падали на плечи, на грудь Гали и, тихонько шурша, скатывались вниз по болоньевой куртке, рассыпались. Верх шерстяной шапочки был в снегу, а по бокам на ворсинках дрожали капли воды. И лицо у девушки мокрое… Последнее письмо от Гали Егоркин носил в кармане. Были в нем нежные слова, было и то, что тревожило. Галя писала, что собирается с братом Алешей в Сочи на соревнования велогонщиков. Иван представил девушку в окружении спортсменов на берегу моря, и печально стало. И теперь думал о Гале с грустью и непонятной тревогой.
Кто мне сказал, что во мгле заметеленной
Глохнет покинутый луг?
Кто мне сказал, что надежды потеряны?
Кто это выдумал, друг?
Егоркин ждал этих слов песни. И, как и в прошлый раз, когда он услышал их, какая-то горькая тошнота сжала горло, и подступили слезы. «Кто мне сказал, что надежды потеряны? — повторил он про себя. — Кто это выдумал, друг?» Галя теперь в Сочи, у моря. Там хорошо! Егоркин никогда не был у моря, видел его только в кино. Может, теперь купается, если там такая же жара, и не представляет, что, может, через час-другой его не станет! Нет, как же так? Сердце заколотилось сильней. Егоркин поднял панаму на затылок и вытер пот… Я буду! Не может быть! Но и Васильев, наверное, думал, что он будет вечно? И все, наверное, так думают? Егоркин окинул взглядом десантников: Костю Никифорова, склонившегося к гитаре, Романа. Но боя без жертв не бывает… Я не хочу быть жертвой! Иван вздохнул глубоко. Палубин вскинул голову и глянул на него.
— Воздух хороший, — улыбнулся Егоркин. — Пахнет как!
— Это миндаль… Цветет миндаль.
— А тюльпаны, ишь, как хороши, — указал глазами Иван на пологий склон горы.
— Они мне кровь напоминают…
В Чирчике Роман с Иваном спали на одной двухъярусной кровати: Егоркин наверху, а Палубин внизу. И после службы Роман собирался ехать с Иваном в Москву на машиностроительный завод, о котором много хорошего рассказывал Егоркин. Роман вырос в детском доме. Мать младенцем оставила его в роддоме. И никто о ней ничего не знал.
II
Из ущелья донесся еле различимый стрекот, стал быстро нарастать, приближаться, и вскоре сбоку из-за горы, на пологом склоне которой пустынно желтел кишлак, вынырнули один за другим три вертолета.
— Ого, аж три вертушки! Серьезненькое дельце предстоит, — пробормотал один из десантников.
Бойцы зашевелились, стали проверять вещмешки, поправлять тяжелые подсумки.
Десантники друг за другом, как были в строю, быстро разместились в вертолетах. Егоркин первым из своего отделения вскочил в десантный отсек. Из-за своего высокого роста он всегда был впереди. Иван уселся на сиденье и глянул в иллюминатор. Клубилась пыль, поднятая ветром от винтов. Роман Палубин устроился напротив Егоркина и тоже покосился в иллюминатор. Последним в вертолет вскочил Костя Никифоров. Он, наоборот, всегда замыкал строй. Егоркин вспомнил, как Никифоров, увидев его впервые, восхищенно воскликнул:
— Ну и жердь! Сразу видно — земеля… Воронежский? Угадал?
— Тамбовский, — невозмутимо ответил Егоркин. Он спокойно принимал шутки такие. Привык.
— Чернозем один! Такое только на черноземе вымахать может… Теперь мы живем! Есть кому духов за штаны с гор стаскивать. Вертолет не нужен!
Дверь за Никифоровым захлопнулась. Слышно было, как соседний вертолет взревел яростней. Егоркин видел, как колеса его оторвались от земли, и он косо, бочком полетел вдоль ущелья, поднимаясь выше и выше. В иллюминатор не видно было третьего вертолета. Он неожиданно вынырнул справа сверху, когда земля качнулась и стала уходить вниз. В ушах грохотало. Вертолет вздрагивал, словно не хотелось ему лететь под душманские пули. Временами что-то дребезжало, сильно пахло бензином. Сбоку проплыл безлюдный кишлак с ярко цветущими деревьями миндаля и гранатов. Отсюда запахи цветов доносило в лагерь. На пологих склонах то там, то здесь, то в одиночку, то кучками алели горные тюльпаны.
— Духи! — вскрикнул кто-то, и тотчас же сквозь гул моторов послышался дробный стук, словно дятел простучал. Хлопнуло что-то резко, показалось — лопнул натянутый канат. Егоркин видел, как передний вертолет, начавший огибать гору, вдруг задрал хвост, клюнул отяжелевшим носом скалу и стал заваливаться вниз, в пропасть. Иван вцепился побелевшими пальцами в жесткое сиденье и неотрывно смотрел, как вертолет, ломая лопасти, неуклюже перевернулся и все быстрее и быстрее стал валиться за уступ скалы. Исчез — и тут же взметнулся вверх черный клубящийся шар огня. В пропасть летели из огня горящие обломки, ударяясь в скалу и отскакивая.
Вверху треснул взрыв. Иван вскинул голову и увидел, как вместе с пылью взлетают в воздух камни, какие-то лохмотья и что-то похожее на большую тряпичную куклу. Егоркин понял, что стрелять оттуда больше не будут. Он окинул взглядом отсек вертолета. Лица у десантников были напряженные. Роман смотрел в пол, прикрыв веки. Он втянул голову в плечи и словно ждал удара сзади. Костя Никифоров нахмурил брови, всматривался в иллюминатор с таким видом, будто жизнь его и всех солдат в вертолете зависит от того, как бдительно он будет осматривать склоны гор.
Вертолеты, выбрав площадку, высадили десантников. Егоркин, придерживая панаму, чтобы не смахнуло ветром от винта, стал прилаживать за спиной вещмешок. Он слышал, как лейтенант Желтов крикнул хрипло вертолетчику:
— Обследуйте место падения!.. Вдруг!..
Вертолетчик хмуро, безнадежно махнул рукой. Вертолет тут же поднялся, взметая пыль, а отряд двинулся по узкой тропе вдоль хребта, вытянулся в цепочку.
III
Шли молча. Егоркин не чувствовал тяжести вещмешка, автомата. Он был потрясен, подавлен взрывом вертолета. Что-то подобное он видел в кино, но то было кино, трюки, а здесь, в вертолете, были его товарищи, молодые ребята, которые полчаса назад вместе с ним слушали песню…
Кто мне сказал, что надежды потеряны?
Кто это выдумал, друг?
Сейчас шарахнут из-за камней, и нет Егоркина, мелькнуло в голове. Иван стал всматриваться в камни, нет ли там движения. Смотрел он вверх. Засада, скорее всего, могла быть там. Но наверху было тихо. Спокойно и равнодушно синело апрельское небо. Спокойно плавилось, калило камни жаркое солнце. Воздух был насыщен теплым запахом горного тюльпана. Цветов возле тропы не видно: только осыпавшиеся сверху мелкие камни да валуны. Тропа петляла меж больших камней, мимо отвесной скалы. В одном месте шла по узкому уступу над пропастью… Перед глазами Егоркина мерно колыхался вещмешок сержанта, идущего впереди. Слышалось шуршание камней под ногами да тяжелое дыхание солдат. Воздуха не хватало, и хотелось вдохнуть как можно больше. По лбу и вискам Егоркина из-под панамы ползли струйки пота. Хотелось пить. Плечи и спина ныли. Теперь он лишь изредка поднимал голову, смотрел вверх, не видно ли душманов?
Прошли мимо очередной скалы, вышли на пологую площадку, и Егоркин чуть не ткнулся носом в вещмешок сержанта. Остановился, поднял голову и услышал:
— Мины!
Лейтенант Желтов проговорил негромко и хрипло:
— Привал! Можно по глотку воды!
Десантники снимали вещмешки, разминали плечи, садились на камни.
— Разминировать будут? — устало и тускло спросил Роман, опуская вещмешок рядом с Иваном.
— Наверное, — ответил Егоркин. Он вытер лицо и шею платком и быстро спросил у Романа, словно спрашивал о чем-то запретном: — Ты видел?
Палубин взглянул на Ивана, понял, что он спрашивает о гибели вертолета, и качнул головой.
— Нет…
— Страшно… Мгновение — и нету!.. И сделать ничего нельзя, как жук в банке…
— Может, так и лучше!
— Ну, нет! Я бы не хотел… Лучше со смертью глаза в глаза! Лучше на земле… — возразил Егоркин и почувствовал неприятную тошноту, холодок в груди. — Пойду на мины взгляну! – На месте сидеть было тяжко. Хотелось двигаться, что-то делать, чтобы забыть о предстоящем бое.
Он взял свой автомат с вещмешка и пошел меж куривших, переговаривающихся вполголоса десантников туда, где стояли командир взвода и оба сержанта и смотрели вслед трем десантникам. Они с автоматами, но без вещмешков спускались вниз по крутому склону, камни ползли вниз под их ногами, шуршали. Спускались они быстро и ловко, видно было, что ходьба в горах для них привычна.
Егоркин подошел к командирам. Хмурый лейтенант молча и вопросительно повернулся к нему.
— Товарищ лейтенант, разрешите взглянуть на мины! — обратился к нему Егоркин.
— Взгляни! Только ни шагу дальше!
Иван остановился и стал вглядываться в тропу. Вначале он ничего не заметил, смотрел слишком далеко. Потом шагах в трех от себя в щебне увидел круглую в рубчик мину. Она даже не замаскирована была. И дальше по тропе, и сбоку от нее он увидел еще штук пять.
— Знакомая игрушка? — спросил, подходя, Никифоров.
— Нет!
— Итальянские гостинцы…
Когда вернулись разведчики, отряд двинулся вслед за ними вниз. Мелкие камешки осыпались, шуршали. Иногда ползли, катились и крупные. Нужно было следить, чтобы не зашибло ноги впереди идущим. Потом чуть ли не на четвереньках карабкались вверх, придерживаясь за валуны. Обходили заминированное место с полчаса. Наконец, взмокшие, вышли на тропу, обогнули скалу.
— Привал, — вполголоса скомандовал лейтенант. — И не шуметь! — добавил он и обратился к радисту.
— Давай!
Чувство опасности у Егоркина от усталости притупилось, но, когда он услышал слова командира и понял, что конец пути близок, он снова напрягся, заволновался. Значит, где-то здесь, возможно, за тем хребтом, душманы. И он не ошибся.
Лейтенант коротко передал, что вышли на намеченный рубеж, готовятся к операции, потом о чем-то посовещался с сержантами у карты, расстеленной на камне, показывая рукой в сторону хребта и вниз, в ущелье. Все трое с озабоченными лицами подошли к отряду, и лейтенант стал объяснять, что нужно делать, повторил то, что десантникам в общих чертах было объявлено еще в лагере. Впереди, за хребтом находится крупная база душманов, склады с оружием в пещерах. Через полчаса она должна быть окружена войсками, и начнется ее уничтожение. Душманы с базы могут уйти через перевал. Он ими охраняется. Десантники должны занять перевал как можно быстрее и не пустить душманов в горы.
IV
Сержант Черничкин, командир отделения, в котором служил Егоркин, молчаливый человек, широкоплечий, крепкий, с белыми, выгоревшими на солнце бровями, отчего загорелое лицо его казалось безбровым, вытащил из вещмешка «кошку», оглядел скалу, примерился и резким броском закинул ее наверх. Глухо звякнуло железо о камень. Сержант потянул веревку, подергал рывками. «Кошка» зацепилась за камни намертво. Сержант пристроил автомат за спину, надел каску и, упираясь носками ботинок в трещины и выступы скалы, стал взбираться наверх. Взбирался он ловко, нога ни разу не сорвалась. Лазить по горам ему, видимо, приходилось часто. Вслед за сержантом вскарабкался на скалу веснушчатый десантник, которого Костя звал студентом. Они подняли веревку к себе и скрылись за уступом. Тем временем другую веревку сбросили вниз, в ущелье, и по ней спустились другой сержант с десантником. Они должны были справа обойти перевал, уничтожить или хотя бы обнаружить охрану перевала, а другая пара обходила слева.
Егоркин сидел на камне, привалившись спиной к теплой скале, и слышал, как бьется сердце. Рядом с ним замер Роман Палубин. Все молчали. Лейтенант Желтов изредка взглядывал на часы и прислушивался. Было тихо. Только слабый ветерок шелестел на скале сухой прошлогодней травой. «Дома теперь сев начался! — подумал Егоркин. — Луга зеленеют. Завтра воскресенье… Если солнце будет, ребята на лугу соберутся, футбол погоняют! А мать, наверно, лук сажать будет. Иль нет, завтра праздник. Пасха! Она, наверное, сегодня сажает. Варюнька, может, с Колькой приехали. Если они приехали, с луком быстро управятся…» Иван вспомнил, как выгонял Кольку Хомякова из комнаты Варюньки, и усмехнулся. Опять почувствовал неловкость, стыд за свой поступок. Живут они вроде хорошо. Чудаки! Сразу им не женилось! Нет, надо с зигзагами. Послышался глухой шум, отдаленный стук камней о камни, зашумело, загрохотало где-то, посыпались камни. Десантники сжали в руках автоматы, напряглись, ожидая треск выстрелов. Но шум постепенно утих.
— Осыпь! — проговорил лейтенант.
Егоркин снова расслабился, привалился к скале. Взглянул вверх. «Сорвется камешек по башке — и привет милой! — Иван поежился. Вспомнил о письме Гали. — Вернемся, напишу, какой легкий воздух в горах, как горные тюльпаны пахнут, как цветет миндаль! Может, ей выслать в письме лепесток тюльпана? Будем возвращаться — сорву! А если ребята увидят, как он в письмо кладет? Десантник!». Иван фыркнул.
— Ты чего усмехаешься? — шепотом спросил Роман.
— Завтра Пасха…
— Кто тебе сказал?
— Мать писала!.. Теперь у нас яйца красят!
— У вас деревня верующая?
— Почему?.. Просто традиция такая. Бога давно забыли, но яйца красят на Пасху…
— Зачем?
— Для интереса… У вас никогда не красили?
— У нас не красили… Старушки давали… но директор на Пасху запрещал нам из детдома выходить
Егоркин вспомнил рассказ Романа о детдоме, о том, как он сбежал оттуда однажды летом и жил две недели в лесу в брошенном доме, потом сам вернулся. Тоскливо стало от вольной жизни. Больше всего поразило Романа, когда он вернулся, что его никто не искал. Сказали, что были уверены, что он вернется, а Роман не поверил, решил, что он никому не нужен на земле. Умри он в лесу, и никто бы его не хватился, не заплакал о нем.
— Вертолеты? — тихо спросил Роман, прислушиваясь.
Да, слышался стрекот вертолетов. Они приближались.
— Приготовиться! — скомандовал лейтенант.
V
Десантники стали надевать каски, проверять автоматы, гранаты. Шум вертолетов нарастал. Шли слева, за скалой их не было видно. Егоркин почувствовал, как задрожали колени, и зашевелился, поправил каску, чтобы она не закрывала глаза, устроил поудобнее с одной стороны на поясе тяжелый подсумок с тремя рожками, набитыми патронами, с другой — фляжку с плескавшейся в ней теплой водой, и пробрался ближе к лейтенанту. Тот глядел из-за выступа скалы на хребет. Четыре вертолета один за другим вынырнули из-за скалы и тут же исчезли за хребтом, но, судя по шуму, их было больше. Вероятно, другие заходили с противоположной стороны. Глухо ухнули первые взрывы, взметнулся за хребтом дым, и сразу затрещали, застучали торопливо выстрелы, автоматные очереди, словно сотня мальчишек стала колотить палками по доскам.
И вдруг совсем близко треснули один за другим два взрыва. Егоркин вздрогнул, сжался. Коротко хлестнула автоматная очередь, за ней другая. Звуки очередей были знакомы по Чирчикскому стрельбищу. Так хлестать мог только автомат Калашникова. В ответ длинно и громко застучал пулемет. Резко хлестнул взрыв. «Гранатомет!»
— Спокойнее! Без шума! Рассыпайтесь! И от камня к камню! — отрывисто приказал лейтенант. — Вперед!
Он первый выскочил из-за скалы и полез, пригибаясь, к вершине горы, нависшей над перевалом. Оттуда доносились выстрелы. До вершины было метров сто пятьдесят, и подъем не слишком крутой, усыпанный валунами, за которые удобно прятаться. Десантники рассыпались по склону и карабкались вверх. Ивану хотелось вжаться в камни, змеей ползти меж валунов. Метров через пятьдесят он стал задыхаться. Наверху стрельба продолжалась, но в сторону десантников пули пока не летели. А в ущелье за хребтом еще яростней громыхали взрывы, стучали пулеметные и автоматные очереди. И вдруг сзади совсем близко треснул разрыв гранаты и тут же другой, третий. Гранаты рвались одна за другой. Егоркин свалился за валун, гремя автоматом. Звякнул каской по камню. Она съехала на затылок. Он надвинул ее снова на лоб и, тяжело дыша, дрожа, то ли от возбуждения, то ли от страха, оглянулся. Над горой с другой стороны перевала поднималась пыль. Там быстро хлестнули одна за другой две очереди, и затихло. Пыль медленно оседала. Ее сносило в сторону ветерком. «И там засада! Мы у них — на ладони! Сейчас секанут из пулеметов в спину!» Но сзади была тишина. Зато спереди снова застучал пулемет. Пули засвистели, защелкали по камням, брызнули осколки. Впервые Егоркин слышал свист и жужжание таких шмелей и вжался в горячую пыльную землю. Пулемет умолк, Иван выглянул из-за камня. Десантники перебегали, переползали от валуна к валуну. Стыд приглушил страх. Егоркин оглянулся: не видел ли кто, как он вжимался в землю, и заставил себя вскочить и броситься вверх. В левой руке он держал автомат, а правой цеплялся за камни, отталкивался и рвался вперед. Краем глаза он видел, как обогнал одного, другого десантника. Пулемет застучал снова, но Егоркин продолжал, согнувшись, бежать. Откуда стреляли, он не видел.
— Ложись! Куда прешь, дубина! — рявкнул кто-то.
Иван понял, что это ему, упал и пополз за камень. Он задыхался, руки у него дрожали.
— Очумел?! На пули прешь! — ругнулся Никифоров. Это он кричал.
— Брать-то… надо… — тяжело дышал Егоркин, радуясь, что Костя не заметил его страха.
— Так он тебя скорей возьмет за… Возьмем! Никуда не денется… — Никифоров выглянул из-за камня.
— Гранату не докинуть… Где он засел, сука!
Костя подмигнул Егоркину.
— Смотри, Иван, пчелки эти больно кусаются. Лишний раз поклониться не мешает… Так, ребята пошли. Пора и нам. Давай вон за тот камень, а я туда! И от камня к камню… Стоп! Сиди! Поздно, — ухватил Никифоров за ногу дернувшегося было Ивана. — Сейчас начнет!
Застучал пулемет, резко лопнула граната, и во все стороны засвистели, зашлепали осколки.
— Гранатомет у них… Ну, вперед!
Костя выскочил из-за камня и метнулся к другому. Егоркин кинулся следом. Метра три они проскочили. Снова застучал пулемет. Вжикнули пули.
— Молодец! — похвалил Костя. — А теперь посмотрим, не видно ли их?
Он высунул из-за камня ствол автомата и выглянул. Автомат дернулся, затрещал, поднимая пыль. Звякнули, запрыгали возле Егоркина пустые гильзы. В ответ совсем близко простучал пулемет, и возле камня, где лежал Никифоров, взметнулись быстрые фонтанчики, такие знакомые по фильмам. Костя подмигнул Егоркину и крикнул:
— Живем! Не робей!
Иван осмелел, выглянул из-за камня. Под ним у самого края была щель. Вокруг трещало, свистело, хотелось зарыться в землю и лежать не шевелясь. Егоркин сунул в щель ствол автомата и стал осматривать камни возле вершины. Между двух валунов качнулось что-то черное. Иван не сразу понял, что это чалма на голове душмана. Пока не увидел блестящие глаза, смотревшие, казалось, прямо на него. Душман медленно водил торчащей из-за камня трубой с утолщением на конце. «Гранатомет!» Егоркин прицелился, зная, что не промахнется. Стрелял он хорошо, но палец задрожал на спусковом крючке. В человека стреляет! Иван резко нажал на крючок, но выстрела не услышал. «Фу, с предохранителя не снял!» Затрещал автомат Никифорова. Из трубы душмана вырвался огонь, и рядом оглушительно треснуло. Иван резко ткнулся лицом в щебень. В голове загудело. Егоркин поднял голову, оглянулся. Никифоров лежал за камнем и мотал головой.
— Ранен?! — крикнул Иван.
— Гадство, ничего не слышу! — матерился Костя, не обращая внимания на Егоркина, и по-прежнему мотал головой, словно старался стряхнуть с себя что-то, мешающее слышать.
Иван опустил предохранитель, поймал на мушку черную чалму и, стараясь опередить душмана, выстрелил. Он видел, как голова с черной чалмой резко вскинулась вверх и медленно опустилась.
Гранатомет стал подниматься, целясь в небо, и замер. Только теперь Егоркин снова услышал стук пулемета и щелканье пуль. Полыхнул взрыв гранаты наверху, дружно протрещали два автомата, и все смолкло. Только за хребтом все еще шел бой. Там ухало, гремело, трещало.
— Выходи, ребята! Кончено! — крикнул лейтенант сверху.
VI
Егоркин поднялся, отряхнулся и подошел к Никифорову. Он по-прежнему крутил головой и что-то шептал. Иван помог ему подняться, усадил на камень. Костя морщился, матерился, повторял:
— Ничего не слышу!.. В голове трактор!..
— Костя, ранен, что ли? — подошел к Никифорову десантник и взял его за плечо.
Костя улыбнулся и развел руками:
— Ничего не слышу!
Егоркин оставил Никифорова с десантником, они лучше его знают, что делать, и пошел наверх, туда, где торчал в небо ствол гранатомета. Подходя, он услышал, как сержант с выгоревшими бровями говорил лейтенанту:
— Семеро было! Пятерых мы уложили сразу, а эти успели опомниться!
— Хорошо, на той стороне без нас управились! — взглянул лейтенант на гору за тропой. — Тяжеленько бы пришлось!.. Надо к ним одно отделение немедля послать…
Рядом с гранатами лицом вниз лежал широкоплечий мужчина. Лежал он спокойно и, казалось, притворялся мертвым. Хотелось повернуть его, взглянуть в лицо, но Егоркин боялся прикоснуться, стоял рядом и смотрел на камешек на черной чалме душмана. Этот камешек больше всего убеждал, что широкоплечий человек в черной чалме уже никогда не шевельнется.
— Ты? — спросил кто-то рядом.
Егоркин обернулся, увидел безбровое лицо сержанта и кивнул.
Сержант ногой повернул голову душмана, и на Егоркина взглянули черные пустые бессмысленные глаза. Рот у душмана был открыт, и виден толстый бурый язык. Меж бровей, чуть выше переносицы, чернела кровавая дырочка, из нее все еще бежала кровь. И в горячем воздухе, показалось Ивану, густо стоял тошнотворный запах крови.
— Рожка три угнал? — спросил, улыбаясь, сержант.
Егоркин поднял один палец и, икнув, ответил тихо, хрипло:
— Патрон…
— Молодец!
Иван отвернулся, икая, шагнул в сторону, чувствуя, что ему не сдержать рвоты. Он прислонил автомат к камню и согнулся пополам.
— Как выворачивает! — слышал он за спиной.
— Отойдет! — голос сержанта. — Потери есть?
— Троих ранило… одного, кажется, тяжело! В грудь… навылет, как бы кровью не захлебнулся!
— Вертолет вызвали?
— Вызвали… но он здесь не сядет. Нести нужно… к минному полю… Только там площадка есть…
Егоркин вытирался платком, думая о Романе Палубине, во время боя его не видно было, и чувствуя стыд перед десантниками за свою слабость. Нос заложило, из глаз текли слезы. Иван вытерся, высморкался, поправил каску, съехавшую на лоб, взял автомат и двинулся к группе десантников, собравшихся на месте засады душманов, высматривая среди них Романа. Его не было видно. Десантники смотрели вниз, в ущелье. Там среди деревьев что-то горело.
Половина ущелья была затянута дымом, пылью. То в одном, то в другом месте взлетали фонтаны земли и доносились взрывы, треск очередей. Бой не прекращался, но вертолетов не было видно. Вероятно, они, сделав свое дело, улетели.
— Долго не смолкает…
— Минут десять… Это недолго… Мы за пять минут управились…
— А где раненые? — спросил Егоркин.
— Там!
Иван увидел в тени за большим валуном другую группу десантников, поменьше. Там были лейтенант Желтов и оба сержанта. Егоркин, пошатываясь и спотыкаясь, двинулся туда. Под ногами у десантников валялась окровавленная рваная тельняшка. Раздетый до пояса Роман полулежал возле камня. За плечи его поддерживал один десантник, а другой обматывал грудь бинтом. С правой стороны в двух местах бинт мгновенно пропитывался кровью. Кровь на белом бинте и на почти такой же, как бинт, белой коже была до содрогания ослепительно яркой. Голова Романа вяло склонилась набок и упиралась подбородком в ключицу. Из носа на плечо капала кровь. Тут же лежали носилки. Неподалеку сидел Никифоров и с закрытыми глазами пил воду из фляжки. Отопьет глоток, отставит, отопьет — отставит. Гимнастерка на плече у него была рассечена, вероятно, осколком, и виднелись полоски тельняшки. Когда Егоркин подошел, он открыл глаза, увидел Ивана, подмигнул ему и прошептал:
— Живем!
Рядом с Костей, широко распахнув глаза, наблюдал за перевязкой усатый десантник. Шея его замотана толстым слоем бинтов. Тельняшка на груди и гимнастерка в темных пятнах крови.
Одна рука его лежала на автомате, а в другой он держал тюльпан, такого же цвета, как кровь на его бинте. Казалось, что цветок был в крови.
VII
Палубина перевязали, уложили на носилки, накрыли грудь гимнастеркой.
— Пятеро… — Лейтенант назвал фамилии, в том числе и Егоркина. — Палубина к вертолету! Вы тоже с ними! — взглянул он на раненного в шею десантника и на Костю.
— Товарищ лейтенант, а мне зачем? — удивленно спросил Никифоров. — Я уже все слышу! Только шум небольшой…
— Выполняйте приказ! — хмуро перебил лейтенант и отвернулся.
Десантники взялись за ручки носилок.
— Я впереди понесу, — сказал Иван. — Я повыше! Так вам удобнее!
— Осторожнее только! Живым донесите!
Егоркин шел, выбирая, куда ступить, чтобы не споткнуться, не потревожить Палубина. Роман пришел в себя, очнулся, когда его укладывали на носилки, шевельнул серыми губами, хотел что-то сказать, но сил не хватило. Теперь он постанывал тихонько. Егоркин слышал, как сзади лейтенант скомандовал:
— Первое отделение остается здесь! Третье на правую сторону! Занять оборону!
В ущелье бой затихал, но все еще изредка раздавались автоматные очереди.
Вышли на тропку. По ней идти стало легче и быстрей. Торопливо прошли до того места, где поднимались вверх, когда обходили заминированный участок тропы, и стали спускаться вниз. Спуск был крутой. Шли осторожно, придерживались за камни, продирались меж валунов, то поднимая, то опуская носилки. Утром полчаса обходили мины, а теперь больше мучиться придется. Вертолет не дождется, улетит! — думал Егоркин, морщась. Он рассек об острый камень колено до крови и теперь прихрамывал, чувствуя, как намокают от крови брюки. «Этого только не хватало!» — охал, постанывал он про себя. На пот и жару внимания не обращал.
— Ребята, духи! — раздалось сзади.
Десантники разом присели, опустили носилки. Роман застонал громче. Видимо, неловко опустили.
— Где? — озирались десантники и увидели позади, внизу, торопливо выходящих из-за скалы душманов. Они выходили и выходили, их становилось все больше.
— Обошли перевал!.. Где-то тайная тропа есть!
— Сколько же их? — прошептал Егоркин.
— Тише, я считаю! — просипел Никифоров. Он облизнул губы. — Кажется, все… Около сотни… Ну что, братва, повоюем? — спросил он, оглядывая десантников. — Ты остаешься с ним! — ткнул он пальцем в усатого десантника, раненного в шею, и указал на Палубина. — А мы туда! — махнул он рукой вниз. — Надо нам пошустрей! Опередить их!.. Ну, вперед, да молите Бога, чтобы раньше времени не заметили!
Шестеро десантников пробирались вниз меж обломков скал. И странно, страха у Егоркина не было. Теперь он знал, что не все пули попадают. И не осознал еще, что двумя отделениями они атаковали двух душманов, а сейчас их, шестерых, ожидала встреча с сотней бандитов: уверенность Никифорова успокаивала. Костя не раз был в боях, знает, что нужно делать!
— Все, братва! Занимай позицию!.. — задыхаясь, прилег за камнем Никифоров. — Без суеты… Очередями поливать… когда кучкой… Подпустим поближе… побольше уложить… врасплох… растянитесь немного… И осторожней…
Егоркин, слушая, поглаживал разбитое колено. Кровь остановилась, но содранная кожа щипала. Сердце гулко колотилось в груди. Когда Костя умолк, Иван отполз в сторону, выбрал место меж двух валунов, обзор был хороший, и стал ждать. Возле левой руки его у камня алел тюльпан, стоял притихший, словно прятался от душманов. Иван потрогал пальцем его бархатный лепесток и отодвинулся, чтобы нечаянно не сломать. Душманов пока не было видно. Камень острым углом упирался Егоркину в живот, мешал. Иван приподнялся на локтях, выковырнул его из-под себя и устроился поудобнее. Солнце светило в спину, грело и без того горячую каску. Показались душманы. Были они уже совсем близко, можно стрелять. Иван вытер рукавом пот со лба, чтобы глаза не заливал. Кровь стучала в виски. «Если не шевелиться, они пройдут мимо, не заметят!» — промелькнуло в голове. Егоркин прицелился и вспомнил, как он пытался стрелять, держа автомат на предохранителе, взглянул на рычажок. «Надо потом поставить на одиночные! — подумал он, целясь в самую гущу торопливо идущих душманов. — Почему не стреляют? Ведь близко!» Егоркин в любую секунду готов был стрелять, палец держал на крючке. Рука стала подрагивать. «Уже дыхание слышно!» — подумал Иван, и рядом с ним разорвалась тишина. Автомат запрыгал в руке, и палец сорвался со спуска. Автомат умолк, но Иван снова вдавил крючок и стал водить стволом по разбегающимся, падающим душманам. Он не снимал палец с крючка, пока не кончились патроны. Тогда он повернулся на бок, вытянул из подсумка полный рожок, заменил и глянул в щель. Несколько душманов, не меньше десяти, лежало на виду, остальные спрятались. Из-за камней слышались громкие голоса. Душманы переговаривались. «Решают: атаковать или отступать! Будут атаковать! Сзади — смерть! Спасение только впереди!.. Ничего, теперь наши услышат выстрелы… Придут, продержаться минут двадцать… И все!» Егоркин увидел, как несколько человек в чалмах метнулись из-за камней к ним. Затрещали, захлопали автоматы, и душманы исчезли. Но зато другие, в стороне, рванулись вверх. «Обходят!.. Окружат… и конец!» Иван заметил, за каким камнем укрылся душман, и навел мушку чуть правее камня, откуда, по его расчету, должен тот выскочить, чтобы перебежать дальше. И точно — душман появился, Иван выстрелил. Тот дернулся вперед, упал и остался лежать. Вдруг раздался крик, и все душманы выскочили из-за камней и бросились к ним. Затрещало, загремело вокруг. Автомат дергался в руке Егоркина. Бандиты снова исчезли за камнями. И снова несколько человек остались лежать на виду. Душманы прятались теперь совсем близко. Два-три броска — и ничего не сделаешь!
Они медлили. И снова раздался крик! Выскочили все разом, поливая очередями впереди себя. Грохнули один за другим, сливаясь, две гранаты. Душманы залегли. Пыль от взрывов скрыла их. Взрывы напомнили Егоркину о гранатах. Он вытащил их и положил рядом. Примерился рукой, удобно ли будет перебрасывать через камень. Одну гранату он взял в руку и стал ждать. Вдруг что-то резко и сильно ударило его в правое плечо, оглушительно звякнуло по каске — камень возле взорвался, брызнул в щеку. Близко пророкотала очередь автомата. Егоркин перекинулся на спину и увидел сзади черное бородатое лицо, черную чалму, показалось, что это тот, с гранатометом, и почему-то у него были три яростных глаза: два блестящих и один тусклый, пустой, черный. Вспыхнул огонь в пустоте тусклого глаза, выпрыгнул, придавил, расплющил, разорвал живот Егоркина, словно каменная глыба свалилась на него с грохотом и звоном. Но после этого душман почему-то уронил автомат и обнял камень, свесив голову с чалмой вниз. Звон стремительно рос, наваливался тяжестью. Горы вдали, чалма душмана расплывались, зеленели. Голова Ивана безвольно упала на плечо. Прямо перед глазами стоял неподвижно зеленый бутон тюльпана. «Он же был красный», — прошептал Егоркин. Треск выстрелов удалялся, но и учащался, множился, стал похож на стук гороха, обильно падающего со стола на деревянный пол.
Глава вторая
I
Всю зиму восьмидесятого года Алеша Лазарев готовился к олимпийскому сезону, не жалел себя, времени, сил. Каждый день тренировки, тренировки, тренировки! Он верил, что наступает его время, верил, что попадет на Олимпиаду, верил, что выиграет шоссейную гонку. Но сначала нужно было выиграть отборочные соревнования на гонку Мира и стать ее победителем. А уж победителя велогонки Мира непременно возьмут на Олимпиаду. Так говорил Истомин, тренер Алеши. И Лазарев видел себя на гонке Мира, видел на олимпийской трассе в Крылатском.
И вот апрель, солнце, Сочи, глянцевая зелень листьев магнолий, запахи моря, цветущей белой акации, выхлопных газов судейских машин, «техничек», автобусов, сбившихся в плотный ряд на площади перед квадратной громадой городского театра с тяжелыми колоннами со всех четырех сторон, и над слитным возбужденным гулом предстартовой круговерти спокойный голос радиоинформатора.
Алеша неторопливо крутил педали, катил по шоссе к площади со стороны гостиницы «Жемчужина», возвращался с разминки. Он слышал, как радиоинформатор называл имена знаменитых гонщиков. Алеша знал, что своего имени не услышит. «Ничего, через год назовут среди первых! — подумал он. — Непременно назовут!» Чувствовал он себя бодро, хотя волнение холодило грудь и ноги подрагивали от нетерпения, от жажды тяжелой и долгой работы, а в голове, как всегда от волнения, крутились беспрерывные одни и те же слова песенки: «Белой акации гроздья душистые спать не давали всю ночь напролет». Шоссе на повороте к площади выходило на крутой берег моря, поросший белой акацией. Сквозь редкие пока листья и цветы мелькнуло море. Вчера вечером, проезжая здесь, Алеша слышал, как волны шумели, накатываясь на берег, а сейчас шум волн заглушали голоса, музыка. Лазарев слез с велосипеда и покатил его по площади, придерживая одной рукой за руль, лавируя среди толпы гонщиков в разноцветных майках, корреспондентов, увешанных фотоаппаратами, любопытных болельщиков. Направлялся он к «техничке» команды, за которую выступал. Никто на Алешу внимания не обращал, никому он еще не был известен.
— Аркадий! — услышал он впереди себя радостный возглас и вздрогнул.
Голос был знакомый.
Алеша вскинул голову, остановился. Навстречу Аркадию Володину, капитану сборной СССР сквозь толпу пробиралась девушка в сером вязаном платье. Видел ее Алеша со спины и не мог понять, кто это. Он двинулся следом.
— Ты как сюда попала? — расслышал он среди гула толпы голос Аркадия Володина.
— В командировку… от журнала, — ответила девушка радостно. Она по-прежнему стояла спиной к Алеше.
— Да-а! Как же ты сумела? — голос у Аркадия сразу приобрел нежные и ласковые нотки, и Алеша подумал, не очередная ли это деваха Аркаши, но почему голос такой знакомый и почему он так взволновал его? Где он ее видел?
Лазарев слышал множество легенд о любовных приключениях Володина. Аркаша славился этим среди гонщиков. И тренеры не раз наказывали его за нарушение режима.
— Алеша! Алеша! — донесся крик.
Лазарев с досадой оглянулся и увидел возле «технички» сестру Галю рядом с белоголовым тренером Истоминым и механиком сборной Юрием Михайловичем Пухначевым, плечистым, высоким человеком. Галя махала обеими руками над головой и подпрыгивала, чтобы обратить его внимание. У сестры был отпуск, и Алеша уговорил ее поехать с ним в Сочи, быть свидетелем его триумфа. Лазарев поднял руку, помахал сестре, показывая, что он слышит и сейчас подойдет, и направился к Володину и девушке. Он слышал, как она спросила торопливо:
— Где Шадров?
Володин указал в сторону радиофургона, туда, где были судьи. Среди них выделялся своей крупной фигурой и светлым костюмом главный тренер сборной страны Шадров Владимир Петрович.
— С тобой вечером поговорить можно? Я в тактике шоссейной гонки совсем не разбираюсь… — быстро проговорила девушка и, не оглядываясь, двинулась средь толпы к радиофургону. Алеша так и не увидел ее лица.
Володин смотрел блестящими глазами вслед девушке, улыбался. Алеше показалось, что сейчас он спросит: «Хороша бабенка, а?»
— Кто это? — Лазарев тоже взглянул в след девушке, которая подходила к радиофургону.
Аркадий повернулся к нему и, не гася улыбки, ответил:
— Журналистка… С ее мамашей года три назад… Экзотическая бабенка ее мамаша! Мальчиков любит до потери пульса… Но хороша собой, хороша. И дочка, ишь, какая уже! — Он задумчиво потер лоб. — Тоже хороша!
— Алеша, — подошла к ним Галя. — Тебе Истомин что-то сказать хочет.
— Лиса! — воскликнул радостно Аркаша, глядя на Галю.
Лазарева взглянула на него удивленно. Высокий белолицый парень со светлыми короткими волосами был ей незнаком. Но откуда он знает, что ее в детстве Лисой звали?
— Это сестра моя, Галя, — сказал Алеша Володину с каким-то неприятным ощущением. Не хотелось, чтобы Володин смотрел на сестру такими глазами, не хотелось знакомить их. — А это Аркаша Володин… Я тебе говорил о нем! — быстро добавил он, надеясь, что Галя вспомнит его рассказы о гонщике-бабнике, который никогда спокойно мимо девок не проходит.
— А мне ты не говорил, что у тебя такая сестра! — с упреком произнес Аркаша, растягивая слова и с особенным значением выделяя слово «такая». — И так на тебя похожа! Вы что, одногодки?
Алеша не ответил. Галя не заметила, что брат помрачнел, смотрела она на Володина. Ей было приятно слушать его. Во всей ладной, мускулистой фигуре Аркаши чувствовались спокойствие и уверенность в себе. И когда Володин спросил, не одногодки ли они, а Алеша не ответил, Галя не выдержала, засмеялась, говоря:
— Нет, хуже! Одночасовки!
Алешу неприятно поразил показавшийся ему неестественным смех сестры. «Закудахтала, наседка!» — подумал он.
— Близнецы! — воскликнул Володин. — Вот это да! А ты молчал!
Алеша поморщился. Он понимал, что слова и изумленные вскрики Володина наигранны, и поражался, почему не видит этого Галя.
— Пошли! — взял он за локоть сестру.
— До вечера! — крикнул им вслед Аркаша.
«Ну, бабы! Ну, дуры!» думал Алеша с негодованием. Хотелось сказать сестре: Володин перед всеми рассыпается, каждой встречной лапшу на уши вешает, но только морщился, не зная, как поудобнее начать. А Галя испытывала почему-то такое же радостное чувство, какое бывало у нее, когда она вынимала из почтового ящика конверт, весточку от Ивана Егоркина: хотелось читать и читать бесконечно его ласковые слова. Служил он в пустыне, писал часто, но перед отъездом в Сочи от него девять дней не было вестей. Так долго он молчал впервые за полгода. Не случилось ли что с ним? Не в Афганистан ли отправили?.. С каким страхом ждала она письма, когда узнала, что по просьбе афганского правительства ограниченный контингент наших войск введен в Афганистан. Ведь городок-то, где служил Иван, был близ границы с Афганистаном. Но писал Егоркин из этого городка, и она успокоилась. Сейчас при мысли об Иване тревога шевельнулась в груди: почему так долго не пишет? Позвонить надо сегодня домой, нет ли письма. Двенадцатый день сегодня. А может, забывать стал, местная приглянулась? — с обидой мелькнуло в голове. И Галя неожиданно для себя поставила рядом Егоркина и Володина. Егоркин нескладный, застенчивый, угловатый, а Володин ловкий, литой, уверенный, в красной майке с гербом Советского Союза на груди, вспомнилось, каким особенным тоном он произнес: такая сестра. И почему он воскликнул: лиса?
— Почему у вас майки разные? — спросила Галя.
— С кем?
— С Аркашей…
— У него майка сборной… — буркнул Алеша.
— Алеша, ты что хмуришься? — встретил его Истомин возле «технички», на которой стояли гоночные велосипеды. Седые волосы Истомина, зачесанные назад, были взъерошены. Гляди бодрей.
— Я о другом… дела житейские…
— Все житейское вон!.. Важнее дела есть… Шадров заинтересовался тобой. Будет наблюдать… Действуй с умом!.. Знаю, как это важно — на первом же этапе обратить на себя внимание… и не разочаровать!..
А над площадью гремели слова:
— Товарищи водители! Напоминаем: судейские машины, пресса, медпомощь должны занимать левую сторону трассы, машины техпомощи — правую. Осевая линия должна быть свободна.
II
Ноги чуть подрагивали в ожидании выстрела. Алеша, пригнувшись к рулю, смотрел вниз, видел колеса, спицы, ноги гонщиков и почему-то остро чувствовал запах цветов белой акации. «Белой акации гроздья душистые…» Был Лазарев в самом центре группы, и главная задача для него на первых километрах этапа — пробиться в первые ряды. Иначе лидеры уйдут в отрыв, и будешь тащиться в хвосте до финиша.
Хлопнул выстрел. Дернулись, замелькали ноги, черные туфли, белые носочки. Поворот налево под уклон мимо мощных дубов, сквозь жиденькую весеннюю листву которых показалось на мгновение дымчатое зеркало моря. Зашипел асфальт. «Белой акации гроздья душистые…» Только бы не столкнулись впереди. Завал страшное дело! Ага, просвет! Алеша кинул велосипед между двух гонщиков, проскочил. Шоссе обогнуло здание гостиницы «Жемчужина» и круто свернуло направо к берегу моря. Гонщики на повороте, на спуске начали растягиваться, пошли не так плотно, обходить их стало легче. Скорость все возрастала. «Ничего, на подъеме буду в первых рядах!» — подумал Алеша. Шоссе выпрыгнуло на берег. Море ослепительно блеснуло в глаза, заискрилось, заблестело рябью волн. В белесой дымке на горизонте застыл белый пароход, замерла лодка с красным флагом на корме неподалеку от берега. Несколько человек в плавках стояли на пляже и глядели на гонку.
— О море в Сочи! — озорно выкрикнул кто-то из гонщиков.
— О Сочи в море! — отозвался другой.
Шоссе потянулось по берегу, отдаляясь от моря медленно. Лазарева обогнал гонщик в синей майке. Шел он, привстав на педали. Алеша узнал Трошина, известного спортсмена. Он однажды был победителем гонки Мира, не раз побеждал на других, но в этом году в сборную не попал. Возраст. Алеша кинулся за ним, пристроился сзади. Трошин оглянулся, улыбнулся, подбадривая. Лазарев обрадовался неожиданной помощи. Вдвоем они быстро выйдут вперед. Трошин устал, опустился в седло, оглянулся и кивнул Алеше, показывая головой вперед. Алеша поднялся на педали. Теперь Трошин пристроился к нему сзади. Так, меняясь, прячась от ветра друг за друга поочередно, они минут через десять оказались в передней группе.
— Привет… Аркаша!.. — крикнул, тяжело дыша, Трошин Володину.
Алеша тоже запыхался и отдыхал за спинами, жадно хватая воздух ртом.
— А-а! Привет! — отозвался Володин, оглянувшись. Он дышал ровно, словно катил на прогулке.
— Бросить хотели… старых да малых… — проговорил Трошин. — Но нас из седла… не выбить… — Он подмигнул Алеше.
Лазарев промолчал. Не до шуток. Отдышаться надо, отдохнуть — и вперед. Километров через тридцать в горы сворачивать, неплохо бы еще до поворота в отрыв уйти с кем-нибудь вдвоем. Гонщики впереди все мощные подобрались, знают друг друга вдоль и поперек, а он новичок, неопасный. Отпустить должны!
Алеша отдышался, отдохнул и стал медленно выползать из середины, выбирая позицию для атаки. Глядел он на асфальт, опасался, как бы глаза не выдали его намерение. Ему не раз говорили, что все его переживания, желания отражаются на лице. Скрывать, сдерживать эмоции он еще не научился. За поворотом, очередным на длинном подъеме, Алеша рванулся, выскочил из группы и, пригнувшись к рулю, помчался вперед. Устав, оглянулся. На колесе сидел незнакомый Лазареву гонщик, за тем пристроился Аркаша, за ним еще и еще. Вся группа вытянулась в цепочку, но никто не отстал. Алеша разочарованно сбавил скорость. Через мгновение цепочка стянулась, и гонщики снова пошли плотной группой. Рядом с Алешей оказался Володин. Лазарев взглянул на него и огорченно улыбнулся.
— Не дергайся! — сказал Аркаша. — Силы в горах пригодятся, а то сдохнешь раньше времени…
— Пошли вдвоем… — предложил Алеша.
— У меня задачи другие, — усмехнулся Володин.
— Уйду один! — упрямо сказал Лазарев.
— Не рвись, говорят! — вмешался Трошин.
— Пусть гонит, — засмеялся Володин. — Ему сейчас все в новинку. Петушок!
Алеша стал пробираться вперед.
III
Судейская «Волга» свернула в горы, запетляла меж густых деревьев по серпантину шоссе наверх. Скорость гонки сразу упала. Шипенье асфальта под колесами перешло в шуршание. Громче стало дыхание гонщиков. Слышнее сердитое урчание судейской машины впереди, чириканье воробьев в кустах да щелканье соловья где-то в ущелье. «Пора!» — решил Алеша. Шел он третьим и рванулся из-за спины, встав на педали. Бросок его то ли был неожиданным, то ли никто не захотел рваться за ним, и Алеша один стал уходить вверх, отрываться от группы. Временами оглядывался, видел, как гонщики один за другим исчезали сзади за деревьями. И он остался в одиночестве, только судейская машина маячила впереди. Лазарев рвался за ней, но она не подпускала его близко. Захотелось отдохнуть, сбавить скорость, но Алеша не стал делать себе поблажки, знал, что тотчас его настигнут. Второй раз уйти будет труднее. Сзади послышался шум мотора. Догоняла черная «Волга». Догнала, из окошка выглянул Шадров. Он был за рулем. Выглянул, крикнул:
— Молодец, Алеша! Давай, не щади себя!
Лазарев попытался улыбнуться, радостно стало оттого, что Шадров имя его знает, и оттого, что сумел обратить на себя внимание главного тренера. Алеша, улыбаясь Шадрову, увидел мельком лицо девушки, сидевшей рядом с тренером, той самой, которая разговаривала с Володиным. Она пыталась из-за Шадрова сфотографировать его. Лазарев успел заметить узкий шрам на ее подбородке с левой стороны возле уголка губ. И снова чем-то знакомым, родным пахнуло на него. Кто же это? Где же я ее видел? Не одноклассница ли бывшая? Алеша учился до седьмого класса в обычной школе, а потом перешел в спортивную. Но вспомнить кого-либо из знакомых девчонок со шрамом на подбородке Алеша не смог. «Волга» фыркнула и полезла выше. Заднее стекло отсвечивало бликами, по нему бежали тени ветвей. Ничего в машине разглядеть было нельзя.
С гор спускаться по бесконечному серпантину шоссе одному удобнее. Не нужно следить за гонщиками, опасаться, как бы кто не грохнулся на крутом повороте тебе под колеса, как бы кто на тебя не налетел, не сладив со скоростью. Одному хорошо! Ты — и мчащийся под колеса асфальт! Скорость, скорость!! Следи, чтоб на поворотах не слететь с дороги. Скрипели тормоза у судейской машины впереди, скрипели тормоза у «технички» сзади. Догнала она Алешу почти на перевале. Судьи разрешили идти за Лазаревым. Он — лидер! Мало ли что может случиться с велосипедом на спуске. И молил теперь Алеша об одном: как бы прокола не было либо другой поломки. Остановишься — мигом настигнут гонщики. Кажется, море синим пламенем блеснуло, скоро дорога ровная. Последний поворот. Уф, пронесло! Теперь выдержать, выдержать одному! Не сбавлять скорости! Ветер цеплялся за майку, давил в голову, сдерживал. Сейчас бы вдвоем, передохнуть бы малость за спиной. Алеша оглянулся. Может, кто идет за ним. Тоже мучается — подождать; но шоссе сзади было пустынным. «Техничка» подошла к нему вплотную, и Истомин крикнул:
— Еще тридцать километров! Выдержишь?
— Не знаю! — выдохнул Алеша.
— Потерпи — и ты лидер! Лидер! Понимаешь?!
Алеша привстал на педали, снова попытался прибавить скорость. Мелькали деревья, дома, мелькали люди, стоявшие на тротуаре. В ушах у Алеши шумело. «Белой акации. Белой акации…». Ох, и длинен же ты, город Сочи!
Снова догнала «техничка», снова Алеша услышал крик Истомина:
— Догоняют! Прибавь!
«Прибавь! Куда же прибавлять!.. Тебя бы на мое место!» — подумал Алеша с обидой и вспомнил, что был на его месте Истомин, да еще как был. Оглянулся. Действительно вдали на шоссе маячили гонщики, алели майки. Снова поднялся на педали. «Белой акации гроздья душистые…» Но ноги стали деревянными, и ветер злой давил на голову, в живот. Откуда он взялся, тихо было с утра. И листья на деревьях вроде не колышутся. Пот заливал глаза. Майка к спине еще на горе прилипла. Опять оглянулся Алеша. Гонщики ближе. Как электричка идут. Неумолимо! Не уйти от них! Не уйти! Но давил, давил Алеша на педали. Не сдамся! Не сдамся! — стучало в голове.
— Алеша! — кричал Истомин. — Отдохни! Не уйти одному! Сбавь! Отдыхай!
Опустился Алеша на сиденье, стал медленнее давить на педали. То ли пот лился по его щекам, то ли слезы. Вытер он тыльной стороной ладони лицо и больше не оглядывался, вслушивался в шум по сторонам дороги. По крикам болельщиков догадывался, как настигает, накатывается на него караван. Накатил, проглотил… Лазарев пристроился сзади. По сторонам не глядел, опасаясь увидеть насмешку на лицах гонщиков. «Ну что, мол, сопляк, допрыгался?»
Перед финишем бросился за рванувшимися из группы гонщиками, но силы не те, порастратил: не удержался, отстал и, огорченный, финишировал одним из последних в группе. Останавливаясь, видел, как обнимали Володина.
IV
К вечеру пришел в себя Алеша, успокоился малость. Истомин убедил его, что главную задачу он выполнил: обратил на себя внимание специалистов. Пусть первым не пришел, но лидировал-то в одиночку половину этапа, а это под силу не каждому, пять этапов впереди, надо не расстраиваться, а думать, как завтра победить.
Алеша стоял на просторном балконе, облокотившись о перила, с грустью смотрел с высоты четвертого этажа гостиницы на тускнеющее море, смотрел, как медленно меркнет солнце, опускаясь к туманному горизонту, как медленно ползет по тихой воде пароход, смотрел на пальмы внизу, на молодые банановые деревца, листья которых были похожи на листья хрена, на отдыхающих, прогуливающихся по тротуару на высоком берегу. Людей было мало, не сезон. До купания в море еще далеко, месяца полтора ждать, пока вода прогреется. Гуляли, сидели на скамейках пожилые люди. Молодежи среди них почти не было. Если где увидишь парня или группу парней, то без труда узнаешь своих братьев гонщиков. Но вот парочка вышла из гостиницы и направилась к спуску на набережную. Алеша замер, узнал Володина и ту девушку. Аркадий в своем ладном голубом спортивном костюме. Алеша знал, что на груди футболки герб Советского Союза под широкой белой полосой, наискось пересекающей грудь от плеча к животу.
В костюме этом Аркаша был особенно хорош: настоящий спортсмен, мужественный герой с экрана. Володин знал это и на сборах ли, на соревнованиях всегда выходил в нем к девушкам. Спутница Володина платье свое шерстяное сменила, была теперь в джинсовой юбке и кофте, как и платье, серенького цвета. Алеша проследил за ними, и когда они скрылись, спускаясь по ступеням к морю, бросился к телефону. Он знал, что Галя сейчас в своем номере. Она только что звонила домой и рассказывала ему по телефону, какие в Москве дела.
— Галя! — крикнул он в трубку. — Собирайся!
— Куда? — удивилась его напору сестра. — Что случилось?
Алеша понял, что выдал свое волнение, и уже спокойнее, сдерживая себя, проговорил:
— Ничего не случилось… Просто погулять захотелось возле моря! Нервы успокоить под плеск волн… Собирайся!
— Я готова. Заходи…
Спускались к морю. Алеша еле сдерживал себя, чтобы не броситься на поиски Володина и девушки. Хотелось скорее узнать, что это за журналистка, где он ее видел, но не хотелось выдать возбуждение свое. Он похлопывал рукой по бетонному парапету, зорко вглядывался в гуляющих по набережной и думал, в какую сторону пошли Аркаша с девушкой — к центру или из центра, а то ведь разминуться можно. Вдоль дорожки росли невысокие южные деревья: шар с острыми листьями на ножке, Галя прикоснулась к кончику листа и отдернула руку.
— Ой, как иголка!.. Это пальма?
— Кто ее знает, — ответил Алеша и радостно дрогнул, увидев голубой костюм Володина.
Аркаша и девушка шли тихонько вдоль пляжа по направлению к центру города.
«Теперь можно не торопиться!» — вздохнул про себя Алеша.
— Смотри! — показала Галя рукой вперед.
Алеша решил, что она увидела Володина. Он с девушкой повернули назад и шли теперь навстречу. Но Галя показывала на деревянного Нептуна. Он стоял у парапета, отделяющего пляж от тротуара. Мастерски сделанная из корневищ деревьев огромная бородатая голова с железной короной, вытянутая в сторону рука с большим железным трезубцем.
Аркадий с девушкой приближались. Володин слушал спутницу: она ему что-то оживленно рассказывала, а он как всегда мило улыбался, чуть наклонив к ней голову и поглядывая вперед. Галя при их приближении как-то замерла, притихла. Аркаша увидел их, улыбнулся шире, воскликнул радостно:
— А-а! Гуляем. Добрый вечер!
А Лазарев смотрел на девушку. Он узнал ее и прошептал тихо:
— Света… Светка!
— Алешка! Соня! — вскрикнула девушка. — Это же Соня! — дернула она за руку Володина. — Это он мне шрам посадил! — схватила она себя за подбородок. — Он! Я тебе только что рассказывала!.. Понимаете, я только что Аркаше про шрам рассказывала! Он спросил, а я рассказывала! А тут он… ты… — возбужденно взглядывала Света то на Галю, то на Алешу. — Это он твой брат? Да?.. Как здорово!
Алеша растерянно посмотрел на сестру:
— Вы знакомы?!
— Да, мы в одном номере… — все так же возбужденно и громко, захлебываясь, говорила Света. Она повернулась к Аркадию. — Я тебе говорю, знаешь ты Соню, — и снова Алеше: — А он вспомнить не может. А я фамилию твою не знала… А Лазарев это ты! Мне Шадров уши прожужжал: Лазарев, Лазарев! А это ты!
V
Лето после седьмого класса Алеша провел в спортивном лагере. Прозвали его там Соней: он в первый же день, устав на тренировках, уснул во время отдыха на берегу озера.
В лагере к нему впервые пришло чувство, которое не минует ни одного человека. Он полюбил. В какой она школе училась, он не знал, да и неважно это было тогда ему. Знал, что зовут ее Света, знал, что гимнастка. Впрочем, то, что она гимнастка, да и не особенно перспективная — тринадцать лет для гимнасток возраст солидный, — тоже ему было неважно. Важно было видеть ее в столовой, на озере во время отдыха, а особенно вечером на танцах, которые устраивались иногда прямо на улице. Танцевать ее приглашать Алеша не решался, танцевал с другими, но, танцуя, искал ее глазами, мучился, ревновал, когда кто-нибудь из парней слишком вольно обращался с ней, и она не сердилась. Взглядами встречались часто и в столовой, и на танцах. Он вспыхивал, опускал глаза и никогда не видел, не знал, как смущают ее его взгляды. Однажды, когда все были на пляже после обеда, а Света дежурила по столовой, убирала и мыла посуду, он собрал в лесу кулечек земляники и принес ей. Шел по столовой, ступая сделавшимися вдруг непослушными ногами. Она вытирала столы. Он подошел, положил на влажный стол кулек. Из него выкатились две неестественно алые от белизны стола ягодки и покатились на пол. Алеша буркнул хрипло, голос пропал: «Земляника!» — и нырнул в распахнутую дверь из душной столовой. До вечера мучился, что неловко вышло с земляникой, мучился, не зная, как отнеслась к его подарку Света, представлял, как она швырнула кулек в помойное ведро, куда смахивала крошки со стола, и не знал, показываться ему сегодня на танцы или нет. Но пришел. Пришел, увидел, как радостно заалели щеки Светы, как смутилась она, когда он взглянул на нее, а когда объявили белый танец, она вдруг подошла к нему…
Но на другой день на тренировочной гонке на лесной дороге на спуске Алеша, мчавшийся с огромной скоростью, врезался в Свету. Она скатилась с высокого бугра на шоссе и попала под его велосипед. Он сломал ключицу, она — ногу, разбила лицо… и больше он ее не видел.
Схлынули первые, обычные при такой встрече вопросы и восклицания, улеглось немного возбуждение, и все четверо двинулись по набережной дальше. Аркаша коснулся легонько руки Гали, качнул головой: отстанем, мол, оставим их вдвоем, не будем мешать! Они замедлили шаг. Алеша со Светой не заметили, что они отстали, не до них было.
— А как же ты приехать смогла корреспондентом, учишься на журналистку? — спрашивал Алеша.
— Мать организовала! — засмеялась Света. — Она у меня что хочешь устроит… Спит и видит меня журналисткой… Я в МГУ пыталась, но не удалось… Да ладно обо мне, еще наговоримся. Мне кучу материала нужно собрать о гонке, а я в ней ничуть не разбираюсь!.. Расскажи: почему ты в гору ушел от всех легко, а на ровной дороге тебя догнали?
— На подъеме сильному гонщику уйти проще. В горах командная борьба бесполезна… Надежда только на себя, на свою силу! А на равнине уйти одному нельзя. Вся команда должна на лидера работать! Гонку контролировать… — Алеша замолчал, вспоминая неприятные минуты, когда он бессилен был уйти от настигающего его каравана.
— А как контролировать?
— Допустим, мы с Аркашей в одной команде. Он атаковал и ушел. Я тут же занимаю место впереди группы и снижаю скорость, а сам слежу за соперниками. Им-то хочется догнать Аркашу! Как только кто-нибудь рванется догонять, я к нему на колесо и прячусь за его спиной от ветра. Он рассекает воздух, мучается, а мне легко за спиной. Он устал, уступил мне место, и я снова еле кручу педали, сдерживаю его, а Аркаша уходит и уходит…
— Почему же тогда тебе не помогали? — удивилась Света.
— Из нашей команды никого в первой группе не было… Да и уметь нужно контролировать, ведь рядом-то едут тоже не дураки. Если бы Аркаша был со мной, меня бы не догнали. Он мастер контролировать! Большой мастер!
На причале, мимо которого они проходили, на самом конце, далеко выдающемся в море, сидели рыбаки. Один из них, видимо, поймал хорошую рыбину. Его окружили, и что-то говорили громко. Голоса их доносились сквозь шум моря. Света посмотрела в сторону рыбаков, потом оглянулась на Аркадия с Галей и, понизив голос, спросила:
— Слушай, а почему его капитаном выбрали? Он же, я знаю, ни одной крупной гонки не выигрывал?
— Ну и что? Он командный боец. Он не финишер, да и в горах не силен. А это совсем разные грани… Кстати, я тоже финиширую слабо, я горный боец и темповик… Я же говорил тебе, что одному выиграть гонку нельзя, каким бы ты сильным ни был. Это все равно как, ну, например, один бы футболист играл против целой команды. Выигрыш невозможен! Вся команда должна быть сильной, и главное в гонке, наверное, работать на команду, поэтому его и капитаном выбирают. — Алеша замолчал, улыбаясь, и спросил: — Что тебя еще интересует?
— Мамаша моя у Аркаши дома была. Говорит, у него полно лавровых венков. Откуда же они у него, если он их не выигрывал?
— У команды все призы общие… После гонки их делят поровну. Кто их выигрывал — все равно! Собираются гонщики с призами в одной комнате. Один к стене отворачивается, другой указывает на приз и спрашивает: кому?
— Значит, кто выиграл венок, может его и не получить?
— Конечно! Бывает, что венка меньше всего заслуживает тот, кто выиграл… Я однажды видел, как гонщики ЦСКА наказали своего Он весь этап в хвосте отсиживался, к финишу свеженький пришел, а там в атаку, за венком! Его свои же догнали, окружили и задержали! Другая команда выиграла, но для всех урок…
Они прошли мимо Нептуна. Алеша кивнул в его сторону с улыбкой. Света ответила.
— Я уже видела! — и спросила: — А сколько гонщиков в команде?
— Шестеро. Сейчас просто отборочные. И командная борьба не так сильна. Каждый хочет себя показать. А на гонках, где есть командный зачет, там — страсти!.. В зачет идут результаты не всех шестерых, а только трех гонщиков из команды, тех, кто первым пришел на этапе. Там, как в шахматах, тысячи вариантов. Вот где борьба!
— Значит, скажем, в гонке десять этапов. Кончается она, результаты первых троих складывают и выясняют, какая команда победила?
— Нет, — улыбнулся Алеша. — После каждого этапа считают. Сегодня я пришел третьим в нашей команде, мой результат засчитывается, завтра — четвертым, не считают ни мой, ни пятого, ни шестого, а только первых трех. Нужно, чтобы побыстрей пришли три гонщика, а другая тройка команды хоть в последних рядах, это для команды не важно, важно только для самого гонщика, для его личного результата. А те, кто последними пришли, бывает, больше сил тратят в борьбе, готовят победу, чем те, кто первыми пришли, потому-то и делят призы поровну…
— А ты завтра снова будешь атаковать?
— А как же. Может, с кем из сильных вдвоем-втроем уйдем. Иначе мне не выиграть отборочных. Не выиграю здесь, на гонку Мира не попаду. Гонку Мира не выиграю, на Олимпиаду не попаду. Видишь, как все взаимосвязано. Мне непременно нужно завтра выиграть! И я выиграю!
VI
Ночью в номере своем девушки долго не спали, разговаривали. Света возбужденно, прерывая себя то смехом, то восклицаниями, рассказывала, как она, тринадцатилетняя девчонка, влюбилась в Алешу. Они вместе были в спортлагере. Влюбилась потому, что он с нее глаз не спускал. Подружки это сразу заметили. Она тоже стала искать его глазами, думать о нем и влюбилась. Страстно мечтала, чтобы он ее пригласил танцевать, а он не подходил, танцевал с другими. Но когда она была дежурной по столовой, он принес ей кулек земляники, принес и убежал. От счастья она не удержалась, рассказала подружкам, а те заставили ее вечером пригласить его на белый танец. Они молча танцевали весь вечер, а потом она от счастья всю ночь не спала.
Утром гонщики тренировались в лесу. Девчата были свободны, сидели возле лесной дороги на бугре, почти отвесно спускавшемся к асфальту. Ей не терпелось увидеть Алешу, узнать, впереди ли он, не обогнали его? Она тянулась, стараясь увидеть, как появятся из-за деревьев гонщики. А когда они появились, стремительно приближаясь под горку, она не удержалась, свалилась с бугра и надо же — прямо под колеса Алешиного велосипеда. Ногу сломала. Спорт после этого побоку, да и гимнастка была никудышная. Месяц в больнице пролежала, а потом в школу.
Галя ее не перебивала, поддерживала, где смешком, а где восклицанием. «Да! Неужели! Да ты что!» Но слушала вполуха. Мучило свое. Вечером звонила домой, письма от Егоркина все нет, двенадцатый день. Но не только это было причиной беспокойства: гуляя с Аркадием, она чувствовала, что нравится ему. Восхищенные глаза его, интонация, с которой он обращался к ней, говорили об этом. Да он и не пытался скрыть своего очарования. Рядом с ним Галя почувствовала себя уверенней, впервые почувствовала, что она хороша, что ею можно любоваться, что она, если пожелает, сведет с ума даже такого красавца и уверенного в себе человека, как Аркадий. Ей льстило его внимание, и она даже пыталась кокетничать. И теперь ей было стыдно. «А как же Ваня? — думала она о Егоркине. — Ведь я забыла о нем!» И тут же успокаивала себя: какая беда в том, что она погуляла часик с другом брата. Ведь не на свидание же к нему она пришла? Случайно встретились на набережной. Если бы Света с Алешей не знали друг друга, они бы прошлись вчетвером, поговорили и разошлись. И все!.. «Нет! Нет! Напрасно я лгу себе! Зачем себе-то лгу? Ведь мне было хорошо с Аркадием не как с другом Алеши. Не как с другом!.. Господи, меня так любит Ваня!.. Где он теперь?.. Почему от него нет писем? Может, я здесь мучаюсь, а он загулял? Гуляет с девчонкой, посмеивается надо мной, а я разнюнилась…» Гале стало жалко себя. Она почувствовала, как слеза защекотала щеку, медленно сползая на подушку. В комнате был полумрак. С улицы доносился шум машин. Изредка под окнами останавливалось такси. Хлопала дверца, слышались голоса. Внизу была стоянка.
— Свет, а ты была хоть раз потом счастлива вот так, как в ту ночь… после танцев с Алешей? — спросила Галя
— Счастлива?.. Я как-то не думала… А ты знаешь, действительно со мной никогда ничего подобного больше не было! Да, не было!
Они замолчали и молчали долго, пока Галя не спросила о другом:
— Ты давно с Володиным знакома?
— С того как раз дня, когда я под Алешин велосипед попала… Аркаша тоже в лагере был. Я и раньше видела его, но он старше нас лет на пять. Тогда он школу закончил и тренировался у Истомина, в институт готовился. Володин с Истоминым меня в больницу сопровождали, Аркаша за мамашей ездил. А потом он с мамашей сдружился… Почти год неразлучными были. Он часто к нам приезжал, подарки привозил… А что ты о нем спрашиваешь? Понравился? Он всем нравится, — засмеялась Света, делая ударение на слове «всем».
И по тому, что Света выделила это слово, Галя решила, что словом «всем» Света заменила слова «и мне», и сказала поспешно:
— Ну что ты! У меня парень есть! Я люблю его, и он меня любит. Ты почитала бы его письма, его слова… А что Аркадий? Аркаша не по мне… Мне такие совсем не нравятся…
— А где он, парень твой?
— В армии…
— А-а! Ты знаешь, Галь, у меня тоже парень есть. И он мне предложение сделал. Замуж зовет!
— Да-а? — удивилась Галя. Она подняла голову над подушкой и посмотрела в сторону кровати Светы. — А как же Алеша? — вырвалось у нее. Она сама поняла нелепость вопроса.
— Это же давно было! — Света засмеялась. — В детстве. Я уж и забыла об Алеше… Нет, не забыла! — добавила она поспешно. — Вспоминала иногда… Но я не думала, что увижу его когда-нибудь.
— И ты согласилась… замуж?
— Нет еще. Сказала, подумаю.
— А кто он?
— Журналист. Редактор отдела в молодежном журнале. Это он с мамашей командировку мне сюда организовал… — Света о любви своей к Алеше рассказывала эмоционально, играла голосом, а сейчас говорила без интонаций, говорила, как о каком-то скучном предмете. И тон ее сказал Гале больше, чем слова — Он вообще-то хороший. Мамаша говорит, перспективный, с ним, говорит, мне забот не знать… Жених он завидный. Зарплата хорошая, машина, квартира, дача, не жених — мечта!..
— Да-а! — удивилась Галя. — А сколько же ему лет?
— Тридцать.
— Смотри-ка, не старый еще, а все есть.
— Он коренной москвич. Родители помогали.
— Чего же ты не соглашаешься?
— Да ну его! Какой-то он занудливый… и скользкий…
Они снова замолчали надолго.
— Свет, ты не против, если я настольную лампу включу?. Письмо напишу! — спросила Галя.
— Включай! Все равно не усну… Столько впечатлений за день! Обдумать надо… Ты своему писать хочешь?
— Ему, — улыбнулась Галя смущенно.
— Только об Аркаше не пиши — заревнует…
— Непременно напишу! Он у меня понятливый.
— А вообще-то пиши! Ревность иногда полезна… Я вижу, на тебя Аркаша впечатление произвел. Смотри поосторожней, парень он — угар!
Алеша тоже не сразу уснул. Смутно было на душе, не выходил из головы совет Аркаши: вечером Володин отозвал Алешу в сторону и сказал — если помощник тренера сборной Янов предложит помочь пробиться в сборную на гонку Мира, а за это попросит половину выигранных в гонке денежных призов, нужно соглашаться, не пожалеешь. Лазарев ничего Володину не ответил. Стыдно сейчас было, и Алеша твердо решил отказаться от помощи Янова, если он предложит. Думал Алеша и о проигранном этапе, переживал заново. Хорошо ведь складывалось поначалу, потерпеть бы немного. Потом стал думать о Свете. Он вспоминал ее девчонкой в спортлагере, вспоминал радость ее при встрече, вспоминал, как она говорила, что Шадров ей уши прожужжал: Лазарев! Лазарев! Значит, Шадров оценил его, верит в него, нужно только хорошо показать себя в следующих этапах, и без помощи Янова он на гонке Мира. А там уж судьба покажет! И снова мысли возвращались к Свете. «Все-таки день сегодня здорово прошел! Хороший день! Хорошее начало!» — думал Алеша.
Уснул сразу только Аркадий Володин. Перед сном он позвонил в Москву жене, рассказал ей, как он победил на этапе, послушал агуканье в трубку восьмимесячной дочери, поагукал в ответ, пожелал жене спокойной ночи и с удовольствием нырнул в прохладную постель. Стал думать о дочери, потом вскользь мелькнула мысль о жене. Она была красива, но как-то быстро стала для него никакой. Умом он понимал, что его жена женщина красивая, нравилось, когда знакомые говорили ему об этом, но сам не замечал ее красоты, не трогала она его. Красива — и хорошо. Возникала иногда мысль, что за женой во время частых и долгих отлучек его на сборы и соревнования могут ухаживать мужчины, и что нет гарантий, что она не ответит на ухаживания. Но мысль эта не волновала почему-то. Потом стал думать о Гале: недурна, но, как все бабы, глупа. Любит, когда на ее ушах лапшу развешивают. Заняться, что ли, ею? Жаль, что сестра Алешки! А при чем здесь Алешка? Вспомнилась вечерняя прогулка по набережной, о Свете подумал с сожалением: теперь Алешка помешает. Ничего, утешусь сестренкой. С этими мыслями Володин уснул.
VII
Гонщики плотной группой идут по извилистому шоссе под уклон. Мелькают придорожные кусты, скалы, груды камней.
Поворот, поворот.
Скрипят тормоза у «техничек», летят камешки из-под колес.
Шипение, свист.
Алеша в середине группы, пытается выбраться на простор, но велосипеды спереди, сбоку, сзади. Нырнет вправо, а на пути велосипед, влево — то же самое. Руки, ноги, глаза напряжены.
Поворот, шипение асфальта, поворот…
Скорость, скорость!
И вдруг треск впереди, упал кто-то.
Завал!
Не успел тормознуть Алеша, кто-то шарахнулся от завала в сторону, врезался в него. Кувыркнулись деревья, клочок синего неба.
Хруст, боль, вскрики, хрипы.
Кто-то тащит велосипед с Алеши, рвет майку педалью. Майка треснула, расползлась. Царапнул грудь велосипед. Кто-то на ногу наступил. В глазах красные пятна от боли…
Шум вокруг, крики.
Попытался вскочить Алеша с асфальта и чуть не взвыл. Рука, словно чужая, повисла безжизненно. Алеша сел на асфальт. Рядом гонщики злобно рвали сцепившиеся велосипеды, размахивали погнутыми колесами, подзывая механиков. Машины неподалеку в пробке застряли, сигналили, пытались поближе к завалу прорваться. Бежали механики с новыми колесами.
Нога у Лазарева начала лихорадочно дрожать. По бедру кровь текла и капала на асфальт. И понял Алеша: все! Прощай, гонка, прощай, Олимпиада, прощай, мечта! Понял и заплакал. Он пополз с дороги, упираясь в асфальт здоровой правой рукой и оставляя за собой кровавый след. Отполз и уткнулся лицом в траву, чтобы слез не показывать и не видеть, как проносятся мимо гонщики, которым механики заменили колеса.
— Алешка! Алеша! — услышал Лазарев женский крик и суетливо вытер, размазал по лицу слезы.
Трава на обочине была пыльная, лицо стало грязным, страшным.
— Алеша! — подскочила Света к Лазареву и ухватила его за плечи, чтобы к себе повернуть.
Чуть не взвыл он от боли. Лицо перекосилось, побелело.
— Рука! — успел он выдохнуть и потерял сознание.
Увидела Света бедро разодранное, след кровавый на асфальте, зеленое, под цвет травы безжизненное лицо Алеши и закричала истошно, опустилась рядом, решив, что он умер. А к ним уже бежали с носилками от «скорой помощи».
— Не ори! — рявкнул на Свету один из тех, что был с носилками и в белом халате, и сунул под нос Алеше кусочек ваты.
Лазарев замычал, дернул голову в сторону от руки врача. Лицо его стало розоветь. Врач потрогал осторожно Алешу за руку, помял и буркнул:
— Ключица! — Потом приказал: — В больницу!
Алешу уложили на носилки, понесли к машине. Света брела следом, всхлипывала, терла щеки, глаза ладонью.
— Света! — крикнул Шадров из машины, высунув свою крупную голову в окошко. — Садись!
Он даже из машины не вылезал, а может, вылезал и опять сел, только Света не видела, но все же она с неприязнью взглянула на Шадрова и махнула рукой: уезжай!
— Сумку возьми! — сердито крикнул Шадров, высунул руку с сумочкой в окно и кинул.
Света не поймала ее. Шмякнулась сумочка рядом на асфальт. Света подняла и побежала к машине «скорой помощи».
Галя, как и все болельщики, которые были возле театра напротив финишной черты, когда послышались возгласы: «Идут! Идут!» — тянулась, высматривала на шоссе гонщиков, а когда увидела надвигающуюся лавину, пыталась разглядеть среди первых майку Алеши, но майки всех цветов рябили в глазах, и непонятно было, кто впереди сейчас и кто будет впереди у черты. Гонщики надвинулись, налетели на черту, виляя колесами, промелькнули мимо. Кто победил — не понять! Кажется, первой мелькнула майка зеленая с белыми полосами. Значит, опять не Алеша и… не Володин. Галя искала среди остановившихся гонщиков брата, но не видно его было. Заметила улыбающегося Аркадия в желтой майке лидера, тяжело дышавшего, подошла к нему и спросила тревожно:
— А Алеша где?
— Алеша? — переспросил Аркадий и стал осматривать гонщиков. — Тут должен быть…
— Алешка?.. Лазарев, что ли? — оторвался от пластмассовой белой фляжки с соком один из гонщиков и взглянул на Галю.
— Да! — закивала она с надеждой.
— Он в завал попал… В больницу увезли…
В больнице напротив операционной у окна Галя увидела Свету и бросилась к ней.
— Где Алешка?!
Света молча указала на дверь. Галя взглянула на табличку, прочитала и воскликнула испуганно:
— На операции!
Дверь распахнулась, появился мужчина в белом халате и белой шапочке, взглянул на девушек и передразнил ворчливо:
— На операции! Скажут же. Оцарапается человек, косточку сломает, и сразу — операция. Спортсмены, называется…
Мужчина тянул за собой медицинскую тележку на колесиках. Сзади ее подталкивал другой. На тележке лежал Алеша с рукой и плечом в гипсе и с забинтованной ногой. Увидев заплаканные, искаженные страданием лица девушек, он подмигнул им и попытался улыбнуться бледными губами. Мужчины покатили тележку по коридору. Девчата пошли следом.
Глава третья
I
Выписали Алешу из сочинской больницы через четыре дня. Перелом ключицы был несложный. И ссадина на ноге неглубокая. Правда, Алеша прихрамывал немного.
На отборочных соревнованиях лидировал молодой куйбышевский гонщик Николай Кончаков, на год всего старше Алеши, но знакомы они не были. Оставался всего лишь один этап, но Лазарев не захотел быть в Сочи до конца соревнований, в тот же день взял билеты на самолет и вместе с сестрой улетел в Москву. Не хотелось Алеше быть свидетелем чужого триумфа, не хотелось выслушивать слова сочувствия и сожаления. Не всегда они искренни.
А Гале очень хотелось остаться до конца, еще вечерок побыть, погулять с Аркашей по берегу моря. Она разрывалась между братом и Володиным. Утром со Светой бежали на площадь к театру, с нетерпением ожидала встречи с Аркадием. После старта — в больницу к Алеше. Сидя с ним, думала о Володине, как он себя чувствует на трассе. Не попал ли в завал, как Алеша? Не отстал ли от гонщиков? Переживала Галя сильно, когда после третьего этапа желтую майку лидера у Аркадия отобрал неизвестный никому Николай Кончаков. То, что Аркаша капитан сборной, не давало ему гарантий, что он непременно будет включен в шестерку на гонку Мира. Из больницы, когда близилось время финиша, Галя снова летела на площадь встречать гонщиков. Володин больше ни разу не побеждал, но всегда приходил в первой группе и в общем зачете держался на третьем месте прочно. Говорил, что если и в последний день придет среди первых, то так на третьем месте и останется, а если повезет, то и выше поднимется. Не хотелось Гале уезжать. Денек всего в Сочи побыть, и закончится гонка, но Алеша уперся, и они улетели. Аркаша обещал позвонить, как появится в Москве, рассказать.
И вот в субботу с раннего утра Галя с Алешей, скрывая друг от друга, томятся, вздрагивают при малейшем звуке, похожем на телефонный звонок. Света тоже должна звонить. Но до обеда телефон упорно молчал.
Письма от Егоркина Галя не получила и после приезда из Сочи. И почему-то это не задело, не взволновало.
Кот первый почуял напряжение в квартире, спрятался под стул, стоявший возле телевизора, и следил оттуда за Галей с Алешей хмуро и отчужденно.
И мать, Зинаида Дмитриевна, вскоре стала посматривать на них внимательней, почувствовала, что они взволнованы, но в чем дело, понять не могла и за обедом спросила:
— Что вы смурные сегодня какие-то, а? К чему вы прислушиваетесь? Что случиться должно?
— Ни к чему мы не прислушиваемся, — удивленно передернула плечами Галя. — Откуда ты взяла?
Алеша посмотрел на Галю с подозрительностью. Он, занятый ожиданием звонка, не замечал состояния сестры.
— Что я, не вижу! Слепая? — повысила голос Зинаида Дмитриевна. — Сейчас пообедаем, и в магазин пойдешь. Картошка кончилась!
— Наташка сходит, — буркнула Галя.
— Ага, Наташка! — вскинулась сестра. — Ты в отпуске, а мне уроки учить… Сходишь, не развалишься.
— Твоя очередь. Разленилась совсем, — не уступала Галя.
— Ага, — повысила голос Наташа, но отец перебил ее:
— Хватит конаться, ты пойдешь! — взглянул Василий Гаврилович сердито на Галю. — А то слоняешься весь день по квартире. Тоску наводишь!
Резкий звонок разорвал наступившую тишину. Галя подскочила на стуле так, будто ее подбросила вверх катапульта. Стул загремел на пол. Галя, не обращая на это внимания, бросилась к телефону. Кот шарахнулся из кухни впереди нее и метнулся в комнату. Звонки шли непрерывно. Междугородный звонок. Алеша застыл с ложкой в руке.
— Ну, кобыла, — сказал сердито Василий Гаврилович, наклоняясь за стулом. — Чуть стол не перевернула!
— Алешка, тебя! – крикнула нервно Галя.
— Кто? — подскочил теперь Алеша.
— И этот туда! Вторую руку сломает! — покачала головой Зинаида Дмитриевна. — А говорят — не прислушиваются.
— Мужчина какой-то, — ответила Галя, возвращаясь к столу.
— А-а, — разочарованно протянул Алеша и взял трубку.
— Алексей? Здравствуй! Из Куйбышева тебе звонят, тренер Харитонов Константин Петрович. Слышал о таком?
— Слышал, — ответил Алеша с недоумением. Непонятно, зачем он понадобился знаменитому тренеру ЦСКА Харитонову.
— Тебе сейчас девятнадцать? Я не ошибаюсь?
— Да.
— Значит, в армию вот-вот призовут?
— Наверно.
— Послужить-поработать у меня хочешь?
Алеша растерялся.
— Ну, что молчишь?
— Я… Я не знаю…
— Что ж тут знать?! Собирайся и приезжай!
— У меня ключица сломана… Я в гипсе…
— Я тебе дело предлагаю, а ты о пустяках! Ключица? Покажи мне гонщика, кто ключиц не ломал… Думай быстрей, я не привык уговаривать! Привык, когда меня уговаривают! Ну, так как?
— Можно я перезвоню вам… С родителями посоветуюсь!
— Не мальчик уже! Пора самому решения принимать!.. Ну ладно, записывай телефон…
Алеша записал, вернулся на кухню и остановился в двери, прислонился к косяку. Его ждали, на него смотрели. Ответы его были хорошо слышны.
— Ну, что случилось? — спросил хмуро Василий Гаврилович.
— Меня в армию призывают…
— Теперь по телефону призывают? — усмехнулся Василий Гаврилович. — Новости!
— Я не шучу! Тренер ЦСКА в Куйбышев зовет… Знаменитый на весь мир тренер! Я не ожидал… Я рад… Я соглашусь…
Не успел ничего ответить Василий Гаврилович, как снова проснулся телефон. Галя опять вскинулась, но отец сердито цыкнул на нее:
— Сиди!
Алеша поднял трубку.
— Алексея можно? — раздался тонкий женский голос.
Алеша ни разу не разговаривал со Светой по телефону и не узнал, а скорей догадался, что это она.
— Света, ты?
— Алеша, мне тебя видеть нужно! — вдруг всхлипнула Света. — У меня беда!.. Я не знаю, как быть…
— Где ты находишься?
— У метро… неподалеку от твоего дома…
— Света, возле нашего дома скверик есть. Там несколько скамеек… Я спускаюсь! Жди меня!
Алеша бросил трубку и стал переодеваться, менять брюки, гадая, что могло случиться со Светой. Одной рукой переодеваться неудобно. Хорошо хоть, в гипсе левая, а не правая. Левой сильней измучаешься. Об обеде, о родителях, о Куйбышеве Алеша забыл, но Василий Гаврилович напомнил ему, появился в двери комнаты:
— Что еще случилось? Ты куда? А обедать?
— Я поел… — сказал Алеша и, чтобы избежать дальнейших расспросов и не сердить отца, добавил с ласковой улыбкой, касаясь плеча отца рукой: — Пап, не сердись! Серьезное дело! Я еще сам не знаю… ничего… Не сердись! Иди обедай!
— А как же армия? Ответа ждут, наверно?
— Ничего, успею… Я соглашусь! Какой гонщик не мечтает попасть к Харитонову! Но не каждого он берет… А меня сам пригласил… Я соглашусь!.. Ведь все равно через месяц армии не миновать… Мне, можно сказать, повезло…
— Помочь одеться? — спросил Василий Гаврилович, глядя на неуклюже натягивающего сорочку сына.
— Пуговицы только… — смущенно улыбнулся Алеша.
II
Света прилетела в Москву рано утром. Люди выходили из самолета, ежились, шутили, мол, здесь не Сочи. Хорошо хоть, мороза нет. Света позвонила матери: опасалась приехать без звонка и застать мужчину. Было такое однажды. Раньше, когда Света была школьницей, мать изредка оставляла кого-нибудь из многочисленных возлюбленных ночевать, особенно когда думала, что дочь в соседней комнате спит и не слышит. После таких ночей Свете противно на мать было смотреть весь день, и в девятом классе она спросила у матери утром:
— А если и я мужиков водить начну? Что ты на это скажешь?
Мать хотела прикрикнуть, рассердиться, но взглянула на взрослую дочь, оглядела ее с ног до головы удивленно и ответила:
— Поняла, доча! Больше не буду!
И больше не приводила. Частенько сама возвращалась поздно, но всегда звонила, предупреждала, что у подруги задержится часиков до двенадцати, чтобы не ждала ее, ложилась спать. Во сколько мать возвращалась, не знала. Спала. Один раз проснулась, услышав, как ключ в двери скрежетал, посмотрела на часы: шел четвертый час…
Прилетела Света из Сочи, позвонила, но трубку никто не взял. «Спит или у «подруги» до сих пор задержалась!» — усмехнулась Света.
Дома заглянула в комнату матери. Никого не было. К постели, видно, этой ночью не прикасались.
Света часа два вздремнула. Мать не явилась, и Света стала думать, кому позвонить — Алеше или Шурику, так звали ее жениха, журналиста. Решила сначала с Шуриком развязать, а потом уж Алеше звонить. Шурика дома не было. Трубку взяла его мать и ответила, что он на даче и ночевал там. Рукопись у него какая-то сложная попалась. Третий день сидит!
Дача у Шурика хорошая, с печью, с камином. В ней зимовать можно. Была там Света в феврале, на лыжах катались большой компанией. Устали, намерзлись, нагрянули на дачу. Он камин затопил, вина холодного достал. Отогрелись, песни пели, потом Шурик соблазнял ее остаться ночевать.
Посидела Света с телефоном в руках, соображая, звонить Алеше или нет, и не решилась. Сначала нужно старые узлы развязать, а потом уж новые завязывать. А так — стыдно! Собралась и поехала на дачу к Шурику. Вдвоем, в тиши, лучше всего объясняться. Никто не помешает.
Дача у Шурика недалеко от Москвы. Полчаса езды. День жаркий выдался. Солнце печет, словно июнь наступил. Скинула Света легкий плащ, набросила на руку и двинулась по дорожке вдоль железнодорожной линии. Дачу от полотна железной дороги отделяла широкая лесопосадка. Деревья еще стояли голые. Почки набухали, но лопаться не торопились, а трава уже густо зеленела возле дороги. Воздух был густой, весенний. Пахло травой, соком березовым, землей влажной. Стрижи носились над домами, кричали радостно, воробьи орали взахлеб в кустах. Хорошо! Даже забылось, что с невеселой миссией шагает. Подошла к калитке, открыла.
Дом был большой, с потемневшими от времени голыми бревнами, и стоял он посреди участка. На площади от калитки до дома земля, не тронутая лопатой много лет. Тут стоят группками столетние березы, осины. Между ними к дому тропинка. Она еще сыровата была, и Света пошла по сухой прошлогодней траве, сквозь которую густо пробивались зеленые иглы молодой травки. Вход с фасада закрыт всегда, и тропка вела вокруг дома мимо окон. Света увидела, что створки окна распахнуты наружу, и голоса слышны. Голоса воркующие: мужской и женский. Дом старый, осел от времени. Окна низковаты стали для него. В окно не то, что Света, десятилетний ребенок заглянуть может. Узнала Света голос матери. Удивилась: что это тут мать делает? Подошла к окну и остолбенела! Мамаша с Шуриком лежали в постели под одеялом.
Онемела Света от увиденного и стоит, распахнув глаза, слушает. А Шурик смеется.
— А если я на тебе женюсь? — говорит он нежно матери.
— На Светке женись, ты ей нужнее! — смеется мамаша. — И меня не обидишь! Обеим хватит. Трое суток с тобой глаз не сомкнула!
Обрела наконец Света речь, закричала:
— Мама-а!
И бросилась бежать назад, к калитке. Плащ из рук выскользнул, остался под березой. Примчалась на электричке в Москву, исходя слезами в вагоне. Примчалась, а куда приткнуться, не знает. В квартиру матери ехать? Ни за что! И нет человека, кому горе излить. Не сумела близко сойтись ни с кем из подруг. Вспомнила об Алеше и кинулась к нему.
III
Алеша торопливо спустился вниз. Он вновь и вновь озабоченно прикидывал, что могло случиться со Светой, и чем он может помочь. И сумеет ли? Светы в скверике не было. Выскочил Алеша на улицу и увидел девушку. Она тоже увидела его и побежала навстречу. Он бросился к ней. Угадал по лицу, что случилось что-то серьезное. Девушка зарыдала, ткнулась по-детски в правое плечо, чтоб больную руку не потревожить. Алеша приобнял ее и повел в сквер. Он осторожно оглядывался по сторонам: не видно ли соседей? Мало ли они что подумают при виде рыдающей девушки у него на груди. Люди шли навстречу и внимание обращали на них, но были это люди незнакомые. Пройдут и забудут.
— Я из дому ушла!.. — выдавила Света из себя сквозь рыдания. — Насовсем!.. Навсегда!..
— Идем… идем… — обнимал ее Алеша. — Садись сюда!
Усадил Лазарев Свету на скамейку и сел рядом, по-прежнему обнимая, прижимая к себе девушку. Дождался он терпеливо, когда она перестанет всхлипывать, и начал осторожно расспрашивать, говоря, что все, что в его силах, он сделает. Даже то сделает, что не в силах!
Света снова начала всхлипывать и проговорила зло, с ненавистью:
— Она… стерва!
Алеша понял, что речь идет о матери Светы, и осторожно возразил:
— Она мать тебе… не надо так…
Но Света перебила его, выкрикнула:
— Она стерва! Стерва! И всегда была стервой! Они меня нарочно в Сочи спровадили…
И снова зарыдала, но на этот раз успокоилась быстро, уткнулась в грудь его лбом, в жесткий край гипса и стала тихим голосом рассказывать о жизни своей, о матери, о Шурике, о предложении его, о своем отношении к нему, о сегодняшнем дне. Рассказывала, часто вздыхая, а Алеша накалялся от возмущения до дрожи. Света замолчала, он не удержался, воскликнул:
— Да, права ты! — и заговорил возбужденно и быстро: — Я тебя к ней не пущу! Я люблю тебя! Я одну тебя и любил всегда, с тех пор, со спортлагеря! И ты меня любила! Я знаю! Мне Галя говорила, что ты ей рассказывала… И сейчас любишь, ведь любишь же, правда?
Света закивала утвердительно у него на груди, но произнесла тихо:
— Не знаю…
— Я знаю! Я! — воскликнул Алеша убежденно. — Пошли! — поднялся он решительно, легонько отстранив Свету.
— Куда? — взглянула она на него снизу вверх.
— Погоди! — прошептал он вдруг, прислушиваясь.
Разговор донесся веселый. Хлопнула дверца легковой машины, и тихонько заработал мотор.
Алеша бросился по кустам сквера к дому. Выскочил на улицу. Светлого цвета «Жигули» Аркаши Володина отъезжали от дома.
— Галя! — закричал Алеша.
Но машина прибавила скорость и стала быстро удаляться. С досадой и злостью махнул рукой Алеша. Эх, не успел! И вернулся к Свете.
— Володин, мерзавец, Галю увез! Но это потом… Пошли к нам! — улыбнулся он девушке и обнял здоровой рукой за плечи. — Пошли! Я — мужчина! И за поступки свои отвечаю. Пошли!
IV
Дома он сказал Зинаиде Дмитриевне, встретившей его в коридоре:
— Мама, это невестка твоя будущая. Света! Познакомься и люби ее, как я люблю!
Василий Гаврилович вышел из комнаты, выглянула и Наташа, смотрела с любопытством на Свету. Отец взглянул на сына, на девушку, качнул головой, усмехнулся, видимо, не принимая всерьез слова Алеши:
— Силен! То в армию, то женюсь!
— Одно другому не мешает.
Познакомились. Растерянная, смущенная Света с заплаканным лицом пыталась улыбаться. То, что она плакала, было заметно даже Наташе. А родители на это обратили внимание в первую очередь и подумали об одном и том же: доигрался! И когда только успел? Вроде бы все время на тренировках проводил. Ни о какой девушке речи не было до сих пор… И вдруг! Показалась Света и матери и отцу какой-то бессловесной, забитой, недалекой. «Обманул, стервец! — утвердилась в своей мысли Зинаида Дмитриевна. — Напел о будущих успехах, о лаврах чемпионских — она и…»
— Познакомились-то вы хоть сами давно? Дня три-то хоть прошло? — спросила она скорбно.
— Мама, я ее с седьмого класса люблю… Помнишь, сама упрекала, что мне девятнадцать лет, а я рядом с девчонкой не был? А я ее любил! Я только не знал тогда, что и она меня любит…
Алеша был как в лихорадке. Казалось ему, что каждая клетка в нем сейчас налита энергией, жаждой действия.
— Секундочку, Света, я сейчас позвоню… Сейчас мы все устроим…
Листок с куйбышевским телефоном Харитонова все еще лежал возле аппарата, стоявшего на полочке здесь же, в коридоре.
«Хоть бы он дома был, не ушел куда за это время!» — молил Алеша, набирая номер. Никто из коридора не двигался. Родители, ошеломленные, в комнату не приглашали, забыли, вероятно. Света стояла у входной двери, Зинаида Дмитриевна напротив нее, Василий Гаврилович в открытой двери в комнату, а Наташа в уголке рядом с телефоном. Она отодвинулась чуточку в сторону, чтобы не мешать Алеше. И все они смотрели на него молча.
Харитонов взял трубку сразу же.
— Константин Петрович, это Алеша Лазарев!.. Константин Петрович, я согласен, я готов хоть завтра выехать, но я не сказал вам самого важного, почему я не сразу согласился…
— И что же это? — голос у Харитонова был удовлетворенный и чуть насмешливый, мол, нет причин, которые могут заставить колебаться ехать или не ехать к нему, к Харитонову.
— Я женат! — сказал Алеша и взглянул на Свету, улыбаясь ей. — Жена согласна со мной ехать, — добавил он поспешно, испугавшись, что Константин Петрович сейчас откажет ему.
— Женат, значит, — усмехнулся Харитонов. — И жена квартиру хочет в Куйбышеве?
Алеша был бы счастлив и комнатке в общежитии и хотел сказать это, но по тому, как усмехнулся Харитонов, догадался, что может подпортить дело, и ответил коротко:
— Да!
— А дети есть?
— Нет еще, — смутился Алеша и снова взглянул на Свету.
Все домочадцы молча слушали разговор. Зинаида Дмитриевна смотрела скорбно, Наташа от любопытства приоткрыла рот.
— Однокомнатной вам хватит! — сказал Харитонов. — Выезжайте завтра!
— Константин Петрович! — взмолился Алеша. — Как же завтра! Нам же еще выписаться надо!
— Договорились! Не медлите только! Позвони, когда выезжать будете!
Алеша бросил трубку и хлопнул по плечу сестру. Наташа ойкнула и отскочила.
— Вот как надо дела делать! — гордо обвел всех взглядом Алеша. — Квартира в Куйбышеве обеспечена! — Он подскочил ко все еще смущенной Свете, радостно чмокнул в щеку, обнимая здоровой рукой: — Ох, и заживем мы с тобой, Светик!.. — И видя ее растерянность и смущение, спросил испуганно: — Ты рада? Рада?
Света кивнула с улыбкой, глядя в пол. Тут только Алеша обратил внимание, что у нее под глазами краснота разбавлена темными разводами туши. Как ни вытирала Света щеки и глаза платком, а следы слез остались. Алеша понял, что родители давно заметили это, и сказал:
— Светик, пошли… — В ванной он указал девушке на полотенце: — Умывайся.
Оставил одну и вернулся в коридор. Мать с отцом смотрели на него как на сумасшедшего. Василий Гаврилович сразу ухватил его за здоровую руку и потащил в комнату.
— Ты соображаешь, что творишь? — шипел он.
— Соображаю, соображаю… — ответил Алеша. — Я в здравом уме!
Зинаида Дмитриевна вошла следом за ними, а Наташа осталась у открытой двери. Из ванной доносился шум воды. Василий Гаврилович хотел что-то гневное сказать, но Зинаида Дмитриевна опередила его.
— Она в положении? — испуганно спросила мать о том, что ее больше всего волновало.
— Мама! — воскликнул Алеша, взглядывая то на мать, то на отца. — Вы с ума сошли!
— Закрой дверь! — рявкнул Василий Гаврилович на Наташу приглушенным голосом.
Дочь быстро захлопнула за собой дверь.
— Откуда вы взяли?! — продолжал возмущенно Алеша. — Эх вы!..
— Ну ладно, ладно, вы! — перебил Василий Гаврилович, а мать спросила с облегчением:
— А почему она плакала?
— А ты не плакала, когда замуж шла? — засмеялся нервно Алеша.
И Зинаида Дмитриевна улыбнулась.
— Света замечательный человек! Вы ее любить будете, я знаю! А сейчас мне некогда. Важное дело есть! — И Алеша ринулся из комнаты.
— Все он знает! — сокрушенно, но с некоторым облегчением качнула головой, глядя вслед сыну, Зинаида Дмитриевна. — Кипит, как скипидаром намазанный!
— Вот так-то, мать! — произнес Василий Гаврилович грустно. — Думали-гадали, как со службой у сына будет… где жить ему, когда женится, а он в пять минут все устроил: и женился, и квартиру получил…
Наташа, увидев, что брат выскочил, в коридор, нырнула в комнату к родителям.
V
Алеша, прислушиваясь к шуму воды в ванной, быстро набрал номер телефона Володина. Откликнулась женщина, вероятно, его жена.
— Аркашу можно к телефону?
— А кто его спрашивает?
— Алеша Лазарев, мы с ним вместе в Сочи на гонках были…
— Он в спорткомитет уехал, — ответила жена Володина. — Там сейчас тренерский совет… Аркаша ведь капитан сборной!
— Понятно! Спасибо…
Значит, он, гад, Галю на квартиру увез! Алеша знал, что Володин с Трошиным на пару квартиру снимают, девок водят. Трошин живет с родителями. Мать его строгих нравов. Вот они и сняли квартиру. Алеша взглянул на часы. Двадцать минут прошло с тех пор, как Володин увез Галю. Кто еще знает, кроме Трошина, адрес той квартиры, стал соображать Лазарев. Трошину Володин наверняка сказал, что едет туда, а может, даже с кем, сказал. Если сказал, что Галя моя сестра, Трошину звонить бесполезно. Алеша лихорадочно полистал записную книжку с телефонами, встретил нужное имя, позвонил. Знакомого не было дома. Ладно, рискну! И Алеша стал набирать номер телефона Трошина.
— Привет! — отозвался Трошин. — А-а! Страдалец? Как ты?
— Ерунда! Заживет как на собаке! Жаль, конечно, лето пропало… Но ничего… — И тут блеснула догадка, как можно усыпить бдительность Трошина. — Меня Харитонов к себе пригласил! — похвастался радостно Алеша.
— Да-а! А ты?
— Я согласился!
— Молодец! Поздравляю!
— Слушай, чего я звоню-то! В спорткомитете через полчаса тренерский совет начинается… Наверно, насчет сборной на гонку Мира, Володина ищут. На вашей с ним квартире телефон есть? Он, наверно, там… Дай мне телефончик! Или сам позвони! Чтоб срочно был!.. А то ко мне из спорткомитета за ним приехали…
Алеша знал, что телефона на квартире нет.
— Телефона там нет, — сказал Трошин и спросил удивленно: — А почему к тебе приехали? Почему мне не позвонили?
— Я с Аркашей утром разговаривал, — врал дальше Алеша. — Он, наверно, и сказал жене, что ко мне поехал. Из спорткомитета позвонили ему, а жена сказала, что он у меня… Ты адресок скажи, я с ними мотнусь быстренько за ним… Мне как раз в спорткомитет нужно, насчет Куйбышева сказать…
Трошин молчал. Видимо, думал, стоит или не стоит давать адрес.
— Да не бойся ты! Я потихоньку вызову его…
— Запоминай, — сказал Трошин и назвал адрес.
— Ух! — облегченно выдохнул Алеша, положив трубку. — Надул!
Он подождал Свету. Вышла она из ванной посвежевшая, румяная, повеселевшая немного, но по-прежнему смущенная. Отчаяние от безысходности в ее душе поменялось на тревогу за будущее и на нежность к Алеше, так быстро и легко решившего ее и свою судьбу. Легкость пугала, от этого и была тревога. Но лучшего для себя выхода Света не видела. Возврата к матери быть не могло. В Куйбышев, в Воркуту, куда угодно, только бы подальше от нее.
— Света, мне нужно на полчасика отлучиться, — сказал Алеша, но, увидев ее помрачневшее лицо, взглянул на мать, вышедшую к ним из комнаты, и передумал: — Нет, мы вместе поедем!
Он вошел в комнату к отцу. Василий Гаврилович сидел у стола, облокотившись и обхватив ладонью лоб, думал. На шаги сына обернулся. Алеша приобнял его за плечи:
— Пап, не грусти! У меня хорошо все складывается!
— Я вижу! — вздохнул Василий Гаврилович и пощелкал пальцем по гипсу.
— Потерял одно, зато приобрел — ого! Сам видишь!.. Пап, дай мне пятерочку, — попросил он. — Срочно нужно!
Василий Гаврилович снова вздохнул и полез в карман, зашелестел бумажками, вынул две трешки и отдал сыну.
— Мы мигом!
— Вторую руку не сломай! — успел он услышать слова отца, выскакивая из комнаты.
Алеша горел от возбуждения и нетерпения. О Свете он, кажется, забыл, хотя и держал ее за руку. Она еле поспевала за ним…
Им повезло. Такси поймали быстро.
Лазарев назвал адрес, и Света спросила:
— Мы к Володину?
— Да, — кивнул он и взглянул на часы на ее руке. — Час почти промелькнул. Много!
Ехали, петляли по московским улицам еще минут двадцать. Наконец машина остановилась возле пятиэтажного хрущевского дома. Найдя нужный подъезд, Алеша указал на скамейку под деревьями у входа.
— Жди!
— Я с тобой!
— Сиди здесь! — грубовато приказал Алеша, и Света подчинилась, села, проверив рукой, не пыльна ли скамейка. Доски были теплые, нагрелись на солнце.
Алеша влетел в подъезд. Там было прохладно. Где-то наверху играла музыка, чистая, четкая. Аппаратура японская, вероятно. Пела прокуренным голосом женщина на чужом языке. И музыка, и тон песни были какие-то похотливые. «У Володина», — решил Алеша, поднимаясь по лестнице. Сердце у него гулко колотилось, било в гипс. Удары отдавались в ушах. Квартира Аркаши была на пятом этаже. Музыка неслась оттуда. У двери Алеша остановился, вдохнул глубоко воздух и нажал кнопку. Но звонка не услышал. То ли он был сломан, то ли музыка глушила его. Алеша стал бить кулаком по двери. Она содрогалась, но из квартиры в ответ — только музыка. Лазарев прекратил стучать, осмотрел дверь. Она была обита коричневым дерматином. Два замка. Один накладной, другой врезной. Замки вроде бы нашего производства. От кулака дверь содрогается. Значит, выбить можно. Алеша отступил на шаг и ударил пяткой по замкам. Дверь задрожала, но выдержала. Тогда он стал бить яростно по двери ногой, целясь в замки. Дверь с каждым ударом поддавалась, расшатывалась, щель все больше становилась. Наконец хрястнуло что-то, и дверь распахнулась, врезалась в стену. Со стены от удара что-то сорвалось, кажется, оленьи рога, загремело, запрыгало по полу, и тотчас же в приоткрывшуюся дверь комнаты высунулась белокурая голова Аркадия. Алеша с маху врезал ногой и по этой двери. Володин не ожидал и полетел на спину на пол, на ковер. Дверь распахнулась. Разъяренный Алеша со слипшимися от пота на лбу волосами ворвался в комнату.
Галя сидела на диване, судорожно и суетливо застегивала кофточку и округлившимися от ужаса глазами смотрела на Алешу. Когда Володин пополз по ковру, она вскочила и рванулась к окну, подальше от брата.
— Дура! — рявкнул Алеша, но голос его из-за ревевшей издевательски музыки прозвучал не слишком грозно.
Он обернулся к магнитофону, врезал по нему кулаком сверху. Магнитофон крякнул, подпрыгнул, икнул и заревел еще громче и удалее. Алеша стукнул по кнопкам, и сразу стало тихо.
— Дура! — снова выкрикнул он. — Спроси у него, — ткнул он пальцем в сторону Аркаши, — сколько таких перебывало здесь!
— Он меня любит, — всхлипнула Галя.
— Он?! Любит?! — шагнул Алеша к сестре, и она испуганно сжалась, замерла, ожидая удара. — Жену он с дочерью любит! Жену! А квартиру для стерв снимает! Таких, как ты!
— Неправда! — крикнула сестра. — Неправда!
— Скажи, сучонок! Женат ты или нет? И что это за квартира! — рявкнул на Володина Алеша.
Аркадий стоял у шкафа, на брата с сестрой он не смотрел.
— Аркаша, это же неправда! Он лжет!
— Ты же не спрашивала… — буркнул Володин. — Я думал, тебе все равно…
— Неправда! Это неправда! — закричала Галя и упала, забилась на диване. С ней началась истерика. Она захлебывалась, кричала: — Неправда! Неправда!
Когда она немного успокоилась, Алеша поднял ее за плечо, говоря:
— Хватит. Пошли.
И повел сестру к выходу. Она, ошеломленная, раздавленная, обманутая, всхлипывая, спускалась по ступеням, придерживаясь за брата. Как же пережить такое унижение! Одна была мысль: умереть! Чтоб ничего не видеть, не слышать, забыть, не знать. На улице, увидев поднявшуюся со скамейки им навстречу Свету, остановилась, будто бы что важное вспомнила, и вдруг хлестнула Алешу по щеке, выкрикнув:
— Это ты! — И ударила по другой щеке другой рукой и стала бить его, выкрикивая с каждым ударом. — Ты! Ты виноват! Мог сказать! Предупредить! Молчал!
Света подскочила к ней, схватила за руки, стала успокаивать
— Все? — хрипло засмеялся Алеша. Щек он не чувствовал, онемели. — Поздравь лучше нас. Мы со Светой поженились!
Галя перестала рваться из рук Светы и всхлипывать перестала. Только часто дышала и вдруг брякнула, глядя на Свету, видимо, неожиданно и для себя:
— Да?
— Да. Поехали домой к свадьбе готовиться, — снова хрипло засмеялся Алеша и пошел, прихрамывая, мимо скамейки прочь от дома, но вдруг приостановился, ухватился за плечо, за гипс, присел на скамейку и застонал, морщась:
— Как у меня рука болит. Как болит!
Он опустил голову, сжал ладонью лицо, чтобы девчата не видели слез. Душа болела, а не рука.
VI
В машине, когда возвращались, молчали. Возле дома Алеша осмотрел сестру критически, сам вытер платком под ее глазами. Она не сопротивлялась.
— Веселей гляди, — посоветовал он — Мать догадается! У нее со мной хлопот хватает… — Он еще раз осмотрел сестру. — В случае чего, скажи, голова разболелась. Встретились случайно.
— Ой, как хорошо, что вы вместе-то! — обрадовалась Зинаида Дмитриевна, когда они вошли. — Мы тут головы все изломали и придумали, как побыстрей сделать. Заходите в комнату.
Собрались всей семьей, расселись — кто на диване, кто в кресле, кто на стульях за столом. Все сосредоточенные, молчаливые: важное дело решается. Только у Наташи глаза блестели от любопытства. Кот сидел на паласе возле ножки тумбочки, на которой стоял телевизор, и настороженно следил за всеми, выставив уши торчком. Он явно не одобрял суматоху в семье.
— Давай, мать, диктуй, а то у меня язык от этих событий не поворачивается, — хмуро проговорил Василий Гаврилович, но по его тону Алеша понял, что отец успокоился, смирился, свыкся с грядущими переменами и хмурится не потому, что сердится, а потому, что считает, что нужно быть серьезным
— Вот что мы решили… — начала Зинаида Дмитриевна — Раз вы уже считаете себя мужем и женой, как давеча Алеша по телефону говорил. — При этих словах матери Галя быстро взглянула на Свету и на брата. Она сидела напротив них на стуле за столом, а Алеша со Светой на диване. Лазарев уловил в глазах сестры живой огонек интереса и обрадовался, а мать продолжала. — И в Куйбышеве вам квартиру обещают. — Галя тут вообще заинтересовалась, удивленное лицо сделала и стала внимательней следить за разговором, забывая о перенесенном унижении. То вам нужно ехать туда расписанными. Иначе вам квартиру не дадут… Три месяца, как мы поняли, Харитонов ждать не будет. Значит, расписаться вам нужно завтра…
— Гениально! — воскликнул Алеша. — Но как?
— Мы уже придумали, не перебивай, — ответила Зинаида Дмитриевна и продолжила. — В деревне под Коломной у меня двоюродная сестра работает председателем сельсовета. Ты ее знаешь, она у нас не раз ночевала, Мария Борисовна…
— А-а! Помню! — обрадовался Алеша.
— Ну вот! Завтра поедем к ней! Тут два часа езды! Попросим ее, она распишет!
— Здорово! — вскочил Алеша с дивана и поцеловал мать в лоб. — Мама, у тебя здесь сельсовет!
— Ее целуй! — указала Зинаида Дмитриевна на Наташу. — Это она придумала.
— Им жить, а я за них думать должна, — солидно проговорила Наташа, блестя глазами.
— Ну, Наташка! Ну, гений! Да я тебя исцелую всю! — Алеша поцеловал сестру в щеку.
— Алексей! — строго сказал Василий Гаврилович. — Пора бы и успокоиться! Что ты, как мальчишка, мечешься!
— Все, папа, все!.. Просто день беспокойный выдался! — нервно засмеялся Алеша и сел на свое место рядом со Светой. «Что-то я действительно распрыгался!» — подумал он.
— Теперь давайте свадьбу обсудим… Большую собрать, видно, не успеем… — снова заговорила Зинаида Дмитриевна, но Алеша перебил ее.
— Какая свадьба! Соберемся вот мы, — обвел он комнату рукой, — посидим, вот и вся свадьба!
— А Светины родители, подруги, родственники?
— У меня никого нет, — тихо улыбнулась Света.
— Родителей и родственников у нее нет, а подруги перебьются, — сказал Алеша.
— А мать? — не удержалась Галя, вспомнив, что Света говорила, что в Сочи ей командировку мать организовала.
— У нее нет матери, — быстро взглянул на сестру Алеша. — Была! Давно!
Галя поняла, что что-то случилось, раз возникла такая неожиданная свадьба. Ведь в Сочи и намека на нее не было. Когда все в порядке, такие свадьбы не бывают. Но расспрашивать не стала, поняла по тону Алеши, что делать этого не следует.
— Ну, раз так, то я не знаю… — растерянно посмотрела Зинаида Дмитриевна на Василия Гавриловича.
— Что ж тут знать, — сказал он. — Сами-то собираться все равно будем: и поздравим, и выпьем за их счастье!.. Как я понимаю, у жениха костюма нет, а у невесты — ни фаты, ни платья… Кольца, думаю, тоже не приготовлены… Значит, приобретать надо! — Он взглянул на часы. — Время бежит… В костюме ты, в том, в новом, сойдешь за жениха, — обернулся Василий Гаврилович к сыну, — а невесте приобретать надо фату с платьем…
— Мы думали… так… — проговорила Света.
— Зачем так… Свадьба так свадьба! Как у людей! Сейчас пойдете кольца покупать… Заглянете в прокат. Может, там фата с платьем подходящие есть. А если нет, покупайте!
— А деньги? — спросил Алеша.
Василий Гаврилович выложил на стол приготовленные деньги.
— Тут пятьсот… Кольца сейчас дорогие… Не шикуйте сильно! Смотрите, чтоб на платье хватило… Идите прямо сейчас, а то время бежит… А вы, — Василий Гаврилович взглянул поочередно на дочерей, — берите сумки — и в елисеевский магазин. Колбаса, мясо, сыр — ваша забота! А мы с матерью за шампанским и другими продуктами… Все — разошлись! — поднялся Василий Гаврилович.
Вернулись Алеша со Светой радостные. Все купили! Особенно нравились кольца. Они их по пути домой тысячу раз примеряли, прикладывали рука к руке, любовались, радовались. Света улыбалась, прижималась с нежностью к Алеше. Ей очень хотелось убедить себя, что будущее лучше, чем прошлое.
— Почему ты в квартире замираешь вся? — спросил Алеша весело, когда вышли из метро и направились к дому мимо скверика. — Видишь, какие у меня родители замечательные! Видела, как придумали здорово! Они тебя полюбят, увидишь. И сестры хорошие… Вот только Галя… — поморщился Алеша, вспомнив о Володине. — У нее ведь жених в армии служит. Хороший парень! А она…
— Ты не ругай ее больше, — сказала Света. — Тот… кому хочешь голову вскружит… Не вини ее…
Отец с матерью были уже дома, они ходили в ближний гастроном. А сестры еще не приехали. В елисеевском очередь, но и купить что-нибудь всегда можно.
Свету сразу же заставили примерить платье, фату. Она освоилась, не опускала больше смущенно глаза. Надела платье и фату в комнате сестер и вышла. Мать обрадовалась, заулыбалась, глядя на нее, и отец одобрительно качнул головой. Невеста была хороша! Василий Гаврилович и Зинаида Дмитриевна свыкались потихоньку с мыслью, что эта девушка станет их снохой, и впервые смотрели на нее без предубеждения. «Хороша! — любовался Василий Гаврилович. — Молодец сын!.. Сирота! Значит, не будет сильно выкобениваться… Пусть женятся! Пусть!»
И Зинаида Дмитриевна любовалась-приговаривала, расправляя складки у фаты:
— Идет тебе как. Свет, в платье подвенечном. Хорошо как!
Света засмеялась радостно, всхлипнула вдруг и поцеловала Зинаиду Дмитриевну:
— Спасибо вам… мама!
Василий Гаврилович кашлянул и отвернулся. Защекотало в носу: понравились ему слова Светы.
Пришли сестры. Тоже стали вертеть Свету, осматривать, похваливать. Уговорили одеться и Алешу. Кольца надели, заставили под руку пройтись по комнате. Алеша со Светой покорно подчинялись. Ходили туда-сюда, слушали с улыбками восхищенные возгласы. Хороши оба! Ой, как хороши!
Повеселела и Галя, но не блестели глаза, как у Наташи. Младшая сестра радовалась по-настоящему, обнимала Свету, клевала в щеку.
За ужином обсуждали предстоящий день. Василий Гаврилович договорился с приятелем, у которого был «Запорожец», что он отвезет их в коломенскую деревню. Потом успокоились, разошлись по комнатам: девчата, трое, в одной. Свете раскладушку поставили, а родители с Алешей, как обычно, в другой. Алеша спал в раскладном кресле. Василий Гаврилович с облегчением выдохнул, подмигнул сыну:
— Кажется, все предусмотрели! И взялся за газету «Вечерняя Москва», которую вынул из ящика, когда возвращались из гастронома.
— Ложился бы, — проворчала Зинаида Дмитриевна. — Без газеты не может!
— Не ворчи! Высплюсь! «Время» пропустил, хоть газету посмотрю!
— Высплюсь! — передразнила Зинаида Дмитриевна. — Опять снотворное глотать будешь!
Василий Гаврилович развернул газету, и из нее выпал на пол толстый конверт. Он поднял его, прочитал и сказал:
— Гале из армии… Пойду обрадую, — поднялся он. — А то она переживала все. И сегодня весь день смурная ходила… — Василий Гаврилович постучал к девчатам, вошел. У них горела лампа на тумбочке. Розовый свет от абажура мягко окутывал комнату. Девчата в постелях, но не спали.
— Ну, Галя, пляши! Дождалась!.. Видишь, пухлый какой! Целую поэму, видно, написал… – сказал Василий Гаврилович и вышел из спальни дочерей, бормоча про себя. – Ну и денек сегодня!
Галя взяла конверт. Он задрожал в ее руке. Сердце заколотилось бурно, виновато, но тут же застучало испуганно. Почерк на конверте был не Егоркина, хотя стояли цифры полевой почты. Галя, торопясь, разорвала и вытащила нераспечатанный конверт, подписанный ее рукой, и листок. Она лежала под одеялом, опиралась на локоть. Почерк на листе был четкий, ровный.
«Здравствуйте, незнакомая мне девушка Галя! Я долго колебался, писать это письмо или не писать. И все-таки решил, что написать нужно. Не для того даже, чтобы помочь Вашему горю или хотя бы чуточку облегчить его. Ни помочь, ни облегчить я не смогу… — Галя остановилась: горю? Какому горю? Откуда он знает об Аркаше? И кто он? Она схватила конверт, но подпись на нем была неразборчива. Галя стала читать дальше: — Извините, я не представился. Зовут меня Константином Никифоровым. Я с гордостью назвал бы себя другом Ивана Егоркина, но сделать этого я не могу: знал его всего несколько дней… Вам теперь уже сообщили, что погиб Иван геройской смертью…» — Галя повернулась с листком в руке к стене, чтобы Света с Наташей не видели ее лица.
— Что пишет? Как служится? — спросила Наташа.
— В… порядке… — Галя произнесла с трудом, захлебнулась.
— Что с тобой? — Это Света — с тревогой.
— Так… икнулось… — Пришло решение, и голос Гали стал спокойным. Она начала читать дальше.
«…погиб Иван геройской смертью, погиб у меня на глазах. Мы после боя раненых в тыл отводили и были окружены душманами. Ивана ранили в живот. Он был еще жив, когда взял его вертолет. Но врач сказал, надежды никакой: при таком ранении не выживают! Я дважды видел Ивана в бою, страха в сердце его не было. Вас любил настоящий человек! Я знаю, что этим я не утешу Вас, потеря такого человека горше. Я уверен, что и Вы знали Ивана таким, каким он был среди нас, но все-таки хочу еще раз сказать об этом… Письмо Ваше возвращаю. Оно пришло в тот же день, когда погиб Иван. Я взял письмо, но на другой день сам оказался в госпитале. Я узнавал здесь, Егоркин сюда не поступал. Значит, живым его не довезли!
Прощайте и помните всегда об Иване, который любил Вас безмерно!»
Галя опустила листок. Как уйти? Был бы десятый этаж, тогда просто… шаг с подоконника — и все! Четвертый — людей насмешишь! Уснуть бы сейчас навсегда! Уснуть! Уснуть! Отец купил снотворное. Аптечка в ванной… Галя поднялась. Шла к двери, собрав все силы, чтобы не пошатнуться. Девчата заподозрят. На них не глядела, боялась, что по глазам поймут.
Заперлась. Нашла в аптечке среди пузырьков и упаковок коробку седуксена, вытянула обе упаковки. Одна ячейка была пустая. Отец вчера пил. Галя спокойно и деловито выдавила все девятнадцать оставшихся таблеток в ладонь, открыла кран с холодной водой, высыпала с ладони сразу все в рот и, давясь и кроша их зубами, стала глотать вместе с водой. Воду она черпала ладошкой и прихлебывала. Проглотила, зачем-то прополоскала зубы, сунула пустые упаковки в коробку и вернулась в комнату.
VII
— Ложись ты! — снова недовольно сказала Зинаида Дмитриевна мужу. — Вон и девчонки угомонились. Завтра день трудный.
— Ну ладно, ладно! — проворчал Василий Гаврилович, отложил газету.
Лежал, ворочался. Не спалось. Думал о сыне. Еще несколько дней, и вылетит он из гнезда. Будет прилетать временами, но уже все — отрезанный ломоть! Думал дочерей отдать, а с сыном жить, ан нет! По-иному жизнь распоряжается. Видно, с какой-то из дочерей с лимитчиком-зятем жить придется. Вспомнилось, как семнадцатилетним подростком завербовался в начале пятидесятых годов на торфоразработки под Клин. Вырос он в курской деревне. Зина тоже была из вербованных. Родители ее под Пензой живут. Вскоре после свадьбы перебрались в Москву, на завод. И с тех пор он у токарного станка, а Зинаида Дмитриевна на электрокаре в прессовом.
— Чего ты ворочаешься! Спи!.. Иди таблетку выпей… и мне принеси. После такого дня не заснешь…
Василий Гаврилович встал послушно. В ванной долго в недоумении перебирал упаковки. Вчера только распечатал коробочку, и куда-то провалилась. Пустая есть, а новой нету!
— Зин, — выглянул из ванной и спросил шепотом: — Ты не брала таблетки?
— Нет… Там они, смотри лучше…
Василий Гаврилович вернулся в ванную.
— Почему пустая есть? Я же выбрасывал… Полная была, а теперь пустая… – бормотал он с недоумением. — Из девчонок кто-то дверью стукал в ванной! – вспомнилось ему.
Василий Гаврилович, как был в пижаме, быстро направился к двери комнаты девчат. Постучал, вошел.
— Девочки, кто из вас сейчас в ванную ходил?
— Галька, — ответила Наташа.
— Галь, Галь! Слышь! — позвал он.
Дочь не отвечала.
Василий Гаврилович дернул за шнур выключателя. Свет ослепил. Наташа со Светой щурились, глядели на него. Галя лежала неподвижно на боку лицом к стене. Отец подошел к ней и тронул за плечо.
— Галя, ты спишь?
— Уйдите! — медленно повела плечом Галя, освобождаясь от руки отца.
— Галя! Ты брала таблетки? — дернул он ее за плечо сильнее.
Лицо у дочери было белое.
— Где письмо? — спросил Василий Гаврилович у Светы и Наташи. — Куда она дела письмо?
— Под подушкой глянь! — отозвалась Наташа.
Василий Гаврилович запустил руку под подушку, выгреб оттуда все бумаги. Галя не реагировала. Оба конверта отбросил и впился в листок. Потом ринулся из комнаты.
— Зина, беда! Ивана убили! Галя отравилась!
— Как? Что? Какого Ивана? — схватилась мать с постели. — Галя?
Василий Гаврилович кинулся к телефону, Зинаида Дмитриевна и Алеша — в комнату девчат.
Врач осмотрел, расспросил, успокоил:
— Мне кажется, она полностью очистила желудок… Но ничего, все равно возьмем с собой, промоем… Вы вовремя хватились!
Зинаида Дмитриевна уехала с дочерью в больницу. Оставшиеся не спали долго, сидели скорбно в комнате у девчат. Света с Наташей плакали… Решено было со свадьбой повременить. Не до свадьбы!
Утром поднялись рано, ждали звонка от матери. Терпения не хватило, стали сами звонить. Не успели дозвониться, пришла Зинаида Дмитриевна.
— Как Галя?! — кинулись к ней, окружили.
— Уснула… Врач говорит, нервное потрясение у нее сильное, спать будет долго!.. Вот письмо ей, в почтовом ящике сейчас взяла!.. — вынула мать конверт из сумки.
— Это же Егоркин! — выхватила конверт Наташа. — Почерк его! Я знаю! — и впилась в конверт глазами. — Распечатать?
— Давай! — махнул рукой отец.
Все с надеждой и нетерпением смотрели, как дрожащими руками распечатывает конверт Наташа. У всех в голове было одно: когда отправлено это письмо — до вчерашнего или после.
— Дай я! — не выдержал Алеша.
— Уйди! — отмахнулась сестра, вытянула три исписанных с обеих сторон листка, нашла начало и стала читать: — «Галенька, милая! Я знаю, ты сердишься на меня. Больше двух недель от меня ни звука. Ты прочтешь письмо это, простишь меня и перестанешь сердиться… Нас перебросили в другое место, и секунды там не было, чтобы ручку взять в руки, но я писал тебе письма каждый день, писал про себя, а потом… потом я в госпиталь попал…». Живой! Живой! — завопила Наташа, подпрыгивая на месте.