Ной, худой и жилистый патриарх уже через несколько дней плавания возненавидел свои ковчег со всем экипажем, а в глубине души и Господа Бога, погубившего род людской и придумавшего ему эту пытку. Жизнь в Ковчеге была сродни жизни в грязном, мокром подвале. Отовсюду сочилась вода и непрестанно капало, в огромных темных трюмах стоял спертый, гнилой воздух, сырой настолько, что его пить можно было. С нижних палуб несло жутким зловонием скисающих припасов и не смолкал вой измученных животных, непонимающих, почему за людские грехи страдать выпало им. Жизнь превратилась в бесконечную каторгу выноса кишащих червями, скисших припасов, откачивания воды и чистки трюма от кала животных, липкого как клейстер и шпаклевки текущих бортов, погружающих людей в безмолвие, и глухую, беспросветную озлобленность. Когда они собирались в каюте Ноя, огонек светильника выхватывал из тьмы костистую худобу рук и ключиц, запавшие щеки, ввалившиеся глаза, а бороды мужчин и волосы женщин отсвечивали нежной зеленью плесени. Они почти не разговаривали, а под аккомпанемент бесконечного дождя, которого уже не слышали, ели холодную пищу и возвращались в огромную, гулкую тьму Ковчега, где все время протяжно трещало и поскрипывало. У всех болели ноги от приступов ревматизма и мучили фурункулы, которые жена Ноя лечила, привязывая к ним размокшие, заплесневелые сухари. Только мокрицы процветали в Ковчеге, бурно размножаясь и огромными стадами ползая по его бортам и переборкам.
На поверхности, от бесконечного дождя пузырились воды, и плавали доски, деревья, и взбухшие трупы людей и животных. Ной, выходивший из зловонной тьмы Ковчега под серую пелену дождя, чтобы подышать и собрать летучих рыб, убегал, когда подплывавшие киты и сладкогласные русалки с необхватными, налитыми грудями певуче спрашивали, почему Бог так жестоко обошелся с Землей. Однажды, уже промокнув до нитки, он уже собирался уходить, как увидел, что кто-то плывет к Ковчегу мерными, спокойными гребками. Смерть вскарабкалась по скользким от плесени бортам и молча прошла мимо онемевшего от страха Ноя, решившего, что она пришла за ним, и залезла в приоткрытый люк. Там, даже не смотря по сторонам, она спустилась по скрипучему трапу, и мимо кладовых, стойл и клеток животных, мимо камбуза, где сейчас жена Ноя шутила с невестками, - « От этой сырости мы скоро превратимся в рыб. У нас вырастут плавники и жабры, а вы девки, будете метать икру. По миллиону икринок за раз. Как быстро мы размножимся», и где от осязаемой сырости взлетали с кухонного стола рыбы и ели мокриц на стенах. Она прошла мимо тянущих тележку с калом хищников сыновей Ноя и забилась в маленький закуток на корме, где в переполненном Ковчеге раньше стояли клетки с кроликами, уже пошедшими на корм беркутам. Там её разыскал Ной. « Ты пришла за нами?» - спросил он. « Нет», - ответила Смерть, которая уже сделала свою последнюю работу; навестила дрейфовавшего на связке бревен изможденного человека, у которого от цинги выпали зубы, и не в силах разгрызать рыбу, он, угасая, жевал водоросли. Так Ной стал первым смертным, поговорившим со Смертью. Она, в своем тупом всеведении знала, что должна прийти на Ковчег, и быть здесь.
Ной, сперва содрогавшийся при мысли о незваном пассажире, мало-помалу привык ней, и стал проявлять вполне объяснимое любопытство к Смерти. Он, все чаще и чаще приходил с чадящей лампой к ней и разговаривал. Это было весьма странное общение. « Ты хочешь есть?», - спрашивал Ной. « Нет», - отвечала Смерть. « Почему?», - спрашивал Ной. « Я уже ела», - отвечала Смерть, и так, путем долгих расспросов изможденный дрейфом в грязи Ковчега патриарх узнал, что Смерть поела один раз, придя в этот мир, и будет сыта этой пищей до конца дней. Ной не удержался и спросил Смерть, когда он умрет, и она ответила, наполнив ему грудь иглами холода, а душу горестной опустошенностью. Но ходить к Смерти он не перестал, так как сделал ошеломляющее открытие; Смерть знала все!!! Это тупое, монотонное существо, с первого своего дня знало судьбу всех людей от рождения мира до нового взрыва Вселенной, это утвержденное раз и навсегда расписание, по которому странствовала Смерть. Поэтому её нельзя было ни обмануть, ни подкупить, потому что она творило будущее, которое неизменно!
Ной в приступах безысходной тоски, нередко выцарапывал на стенах каюты рисунки о жизни в Ковчеге, что бы потомки оценили его подвиг, а потом, возненавидев Ковчег до того, что разбивал о его борта парящих в его сырости кальмаров, стал рисовать ножом сцены из прежней, допотопной жизни, когда пороки, за которые казнило водой род людской, доставляли людям искреннюю радость. Теперь же, возвращаясь от Смерти с горевшей от её коротких, односложных рассказов головой, Ной стал зарисовывать их, что бы ни забыть и как-то упорядочить. На него нашло горячечное исступление от развернувшегося космоса будущего, который извергала равнодушная, туповатая Смерть, и он посвятил всего себя записям. Он забросил все дела на Ковчеге, который выжил только инерцией заведенного им раньше порядка. Страсть заточила и усилила его способности, и когда рисунки не вмещали в себя будущего, Ной за один миг придумал алфавит и стал сопровождать их пояснительными надписями, совершенствуя их раз от разу. Рисуя и вырезая надписи он пел о том, что запечатлевал, не задумываясь, сочиняя прекрасные песни. Ковчег изнутри покрывался цепочками рисунков записей, всякий раз как Ной возвращался от Смерти, и как клетка в своих хромосомах хранит о себе информацию о своем будущем, нес в себе повесть о судьбе человечества, которое выйдет из его зловонного чрева. В горячечной лихорадке Ной даже не заметил, что Ковчег едва не погиб, когда отдрейфовал далеко на север, где дожди сменились мокрыми снегами, тучи замерцали сиянием солнечного ветра, а на палубе стала нарастать корка льда, от тяжести которой затрещал корпус, и лишь только ветер, который вызвали заревевшие в предсмертной тоске слоны, спас их, утащив на юг.
Когда Ковчег с грохотом сел на мель, ставшую впоследствии вершиной горы Крест Петра, Ной очнулся от пророческой лихорадки и, выйдя на осклизлую палубу, увидел, как расползаются тучи, и маленькое и жалкое, багровое Солнце освещает его, - живые, позеленевшие мощи, и его семью, выглядевшую еще хуже. А Смерть даже и не думала выходить из Ковчега и смотреть, как отступает вода, а над раскисшей землей, загаженной обглоданной падалью и гнилыми корневищами вспыхивают радуги, - вначале одна, потом вторая, третья, и вскоре небо сияло десятками радуг. Когда земля посохла, Ной, у которого один вид Ковчега рождал желание уйти от него подальше, зашел на корму к Смерти. « Кто найдет мои записи?», - спросил Ной. Ответ Смерти поразил его. « Не знаю. Он придет, но я его не знаю». « Он, что, не умрет!». « Не знаю». Ной, долгие месяцы как в бреду выцарапывающий на дереве историю человечества, что частью своей души был уже там, вдруг почувствовал, как в его сердце входит пророческий дар. С торжеством превосходства смотря на Смерть, он оттолкнула её, - на стенах ковчега больше не было свободного места, и за её спиной нарисовал руины Ковчега и среди них молодого, стройного мужчину в лампасах и с восставшим мужским жезлом. Это был Петр Толмачев. Его прапрапрадед, донской казак станицы Зимовейской, Игнат Толмачев, был сподручным Степана Разина и после поражения его резни-восстания на Волге, скрылся в казачьих станицах в низовьях Яика, где занялся ловлей осетров и белуг. Петра произвела на свет столетняя старуха-знахарка, пропахшая змеиным жиром. Она осмотрела распухшую, посиневшую грудь матери Петра, из которой сочилась зловонная, белесая жидкость и сказала, - «Рожай скорее, будешь грудью кормить, рассосется, а так заживо сгниешь». И, ровно через семь месяцев, видно слишком буквально поняв слова знахарки, она родила последнего, одиннадцатого ребенка, - жалкого, тщедушного и очень беспокойного мальчика, который еще в чреве матери царапал её изнутри, стремясь на свободу. Принявшая его повитуха улыбнулась, увидев открытые, живые глаза ребенка. Но братья его невзлюбили и бросали ему в колыбель крыс, изгрызавших колыбель, но ребенка почему-то не трогавших. Он, беспокойная душа, выжил, вылечил мать, и, еще не умея ходить, ползая по двору, гонял кошку, как будто готовился к грядущей схватке с тигром-людоедом.
