ЯПОНИЯ     ПРОЛОГ   У каждого свои привычки и слабости. Вот, я вам скажу, у меня есть друг. Тоже непоседа. Так дай ему обязательно машину поменять. Раз в год. Лучше два. А иначе никак. Иначе — не по правилам. Причем одну именитую на другую именитую. Но другую. Ну, может, в детстве в машинки не наигрался в песочнице. Может, кто тогда не сменял ему фирменную машинку на его советских солдатиков. Он сам не знает. И никто не знает. Старик Зигмунд знал, но ему не сказал. Потому что умер раньше, чем тот родился. Остались только труды и последователи. Но у нас к ним обращаться не принято. Меняться можно. Вот и меняет. И что интересно — совершенного (это я про машины) ничего нет. Например, была у него одна немецкая особа, величавая до безобразия, чуть ли не самая скоростная серийная. Он нас с женой на ней как-то подбросил через всю Москву. Из Чертаново в Свиблово. Минут вроде бы за шесть. Я, когда вылезал из неё, ещё боялся ногой мимо асфальта промахнуться, всё мне казалось, что он куда-то убегает. А жена нормально так вышла, покачалась немного, но не упала, только замолчала потом надолго. Подбросил, как зашвырнул! Так вот, задымила она у него однажды под капотом. Прямо посреди города. Насилу успел остановиться, выскочить и затушить. Что-то там в проводке замкнуло. Мы его ещё тогда пожарником прозвали. Сменял. Другой раз у него тоже немка была. С ещё более громким именем. Настолько громким, что у нас уши закладывало, как в самолёте при взлёте. Сама маленькая такая, а под капотом — табун в триста пятьдесят лошадей. И когда этот табун нёсся по нашим, а вы знаете каким, дорогам, то под низкопосаженным днищем великолепно искрило, как во время праздничного салюта на Воробьёвых горах. Это и был праздник, потому что каждая из этих трехсот пятидесяти лошадей била своими четырьмя копытами по нашим, и Вы уже знаете каким, дорогам. Била причём так, что казалось, скоро разорвёт это днище, как Тузик грелку. Сменял и её. Был у него и огромный пруссак с женским именем, напоминавший мне сигару размера Черчилль. Благородно и грузно буксовал при выезде из заснеженного московского двора. Фанфарон ещё тот, а привод — задний. Это ведь ему не по родным прусским дорогам скакать. Вот и елозил на копчике по нашему снегу, как пастор Шлаг на лыжах. Следующий герр-гелендваген имел мощный клаксон, как у электрички, и был прозван моим другом табуреткой за неотёсанный экстерьер. Врываясь к нам на дачу, любил попугать соседей, включая сирену за километр до ворот. Местные жители и лягушки (дача у нас на болоте) со страху прыгали врассыпную, а он, раскланиваясь со всеми, приговаривал: - Да это я на своей табуретке скачу! Здрасьте! Мы быстрее бежали открывать ворота, пока оголтелый машинист своей электричкой не напугал всю округу. Табуретка постоянно ломалась, и фирменная станция техобслуживания радушно принимала гостя. Сотрудники станции щедро поили его кофе, пока чинилась машина, фальшиво уговаривали не переживать и добросовестно тянули деньги за ремонт. Когда же автоматическая коробка передач, будучи на ремонтной гарантии, сломалась в очередной раз, переживать стала уже станция. Но не долго. На смену табуретке пришел тучный японец. Кстати, о Японии. Я о ней постепенно и рассказываю. Страна регулярно восходящего и наша соседка... Японец был всем хорош. Не ломался, не кривлялся. Чистый самурай. Но не резвый, с ленцой. Чуть-чуть. Самую малость. Сменил и его.   Вот сейчас я пишу, вы читаете, он меняет. Наверняка. Либо задумал поменять. А иначе никак. Иначе без радости. Иначе — немножечко нервный. То же и я. Дай сбежать из любимой страны. Не насовсем, конечно. Боже! Хорошо, что вы не успели подумать не элегантно! На недельку-другую. Раз в год. Лучше два. И не на песочек там, знаете ли, под знойное солнышко. Нет-нет. На песочек, под солнышко — само собой. А именно — походить, побродить, на людей посмотреть. Как живут, чем живут? Подышать их воздухом — и обратно. К милым сердцу нашим проблемам. Причём обязательно обратно. В этом и смысл. Чтоб возвращаться. Потому что Родину любить — это не горячие приветы оттуда посылать! О, как! Этого я и сам от себя не ожидал. Разнервничался, заистерил... К слову, о цивилизации. Как-то были в Германии, а там чистота - до противного. И на автобане, если из окна передней машины окурок вылетает - не иначе русский мчится. Потому что это - по-нашему! С тех пор я - только в пепельницу, пепельницу - в урну. Или — ремни безопасности. У нас же на дорогах пристёгиваться не принято, даже зазорно. Только перед постом ГАИ мы себе разрешаем где-нибудь в области кокетливо накинуть ремешок на плечико. Короче, я пристёгиваюсь, мне нравится. Мне вообще нравится жить по правилам, своего рода инструкциям. Если эти инструкции логичны и целесообразны. Одни инструкции за меня придумало общество. Причём многие из них — задолго до меня. И я готов представить, насколько они исторически выстраданы. Поэтому я знакомлюсь с ними и с благодарностью принимаю. Или с благодарностью не принимаю. Скажем, если не догоняю. Опять же в силу моей образованности и интуиции. Другие инструкции я придумываю сам. Или подсматриваю у других, т. е. ворую. Потому что вовремя украсть — это не украсть, а унаследовать. Я и наследую, как могу. Одним словом — наследник. Где мы с женой только не наследили? По Европам разным, даже в Америке и Африке понаоставляли свои следы, а Восток — упустили. И чтобы восполнить пробел, взяли и отправили себя в Японию. Не с бухты-барахты, конечно, а прямо, как барон Мюнхгаузен себя за волосья из болота тащил — т.е. самостоятельно и без лишних выкрутасов. За годы сознательной жизни начитались про этих низкорослых островитян основательно, пообщались с их видными представителями, как Куросава, Китано, Миссима, Мураками, и другими посредством их же фильмов и книг, попрыскали на себя для убедительности продукцию Ямомото и, просветлённые, отправились на них посмотреть. Чтобы ещё основательнее понять. Предупреждали, правда, в разные времена различные умники, дескать, чем дольше у них живёшь, тем меньше их понимаешь. А нам долго не надо. Полторы недели, не больше. Для начала. Чтобы не затормозить понимание. Впечатлениями поделиться с однополчанами. Вот и делюсь. Что ж, полетели! Полетели мы, как водится, самолётом Аэрофлота. Как ни нахваливали нам JAL (Japan Air Lines), как ни расписывали нам все их полётные прелести, не изменили мы родному флоту. Вы скажете — из экономии. Вот и весь патриотизм. Хорошо, не скажете. Подумаете. И мы ответим. Да, из экономии. И экономклассом. Хотя цену нам любезно предложили одинаковую — что на JAL, что на Аэрофлот. Просто JAL летает по определённым дням, а Аэрофлот ежедневно. И нам было удобно лететь последним. Последними мы и зарегистрировались на рейс, в связи с чем все места в экономклассе были уже заняты, и нас, от безысходности, усадили на почётные места в первый класс салона самолёта. И мы без паники, а очень даже с пониманием встретили эту метаморфозу. По-честному, конечно, мы давненько уже не летали так комфортно, первым классом. Потому что я всё время экономлю. Стыдобища какая! Раньше, бывало, надуешь щёки, наденешь малиновый пиджак и — первым классом! Здесь с тобой меню согласовывают, металлические столовые приборы раскладывают, напитки разные в малюсеньких бутылочках перед тобой выставляют. Занавесочкой тебя, богатенького, от других пассажиров, что попроще, отгораживают. Потому что у них и коробочки-то с питанием — пластиковые, а ты из фаянсового сервиза кормишься. Обслуживание — ресторанное, туалет — всегда свободен. Потому что таких, как ты, бриллиантовых, мало. А их, серебряных, много. -            Что будете пить, господин? Я от антуража-то и забеспокоился. Разве что Chivas-фифтик для аппетита попробовать? -            Хрустальный бокальчик, пожалуйста. Икорочки красной не желаете? - Желаю. И рыбку попробую. Смотрю — жена тоже аппетитно трапезничает. Блинчики с икрой. Чудненько! А что это там виднеется? Второй фифтик-Regal? Прекрасно! Новое блюдо — на новой тарелке. Chivas Regal больше нет? Не беда. Black Label, будьте любезны! «Почки заячьи верчёные». Black повторить. Шашлык из осетрины. Black тоже закончился. Как интересно! Всех фифтиков по паре. Как в ковчеге у Ноя. Тогда — Red. Орешки? И Red повторить. «Берегись автомобиля!» показываем? Очень хорошо! «Здравствуй, Люба! Я вернулся». Фифтик Jack Daniel's. Отлично! -            Сколько лететь? -            Десять часов. -            Сколько летим? -            Два часа. Невероятно! Даже не заметил. «- Я кулубнику вырастил своим трудом! А он — рядовой! Жулик. Пусть все слышат — ЭТО МОЯ ДАЧА! -            Числится вашей, но строится на мои деньги...» Jack Daniel's повторить. -            Последнюю принесу. Больше не могу. По инструкции не положено! Ах, какая инструкция! Нецелесообразная. Нелюбезная. А что делать? — мямлю. -            Вы можете купить в Duty Free. Red Label. Бутылка — 0,5. Семь долларов. Хотите принесу? Киваю. Несет. Расплачиваюсь. Жизнь продолжается. «-...Беломора не было. Преступник купил сигареты Друг. Пачка — двадцать копеек, с собачкой на этикетке. И вот я думаю — чего он нервничает?..» И я вот думаю — чего я нервничаю? Курить охота! Чёрт побери! В Аэрофлоте уже не курят. У них тоже новые инструкции. Явно наследованные. Иду в хвост самолёта. Даю стюарду двадцать долларов. Тот ведет меня в подсобное помещение. Там на полу полусидят-полуспят стюард со стюардессой. -            Курите здесь, в вентиляцию. Затягиваюсь. Какое блаженство! Что значит — родной флот! ЧЕЛОВЕ-ЕК! С японцами не договорился бы. -            А чего на полу-то? — спрашиваю. -            Второй рейс подряд, без отдыха. Персонала не хватает. Все места заняты, а для нас в самолёте кресел нет. -            Ни хрена себе! -            Ничего — нам не привыкать. Возвращаюсь на свое место. «- Здравствуй, Люба! Я вернулся». Той же фразой что и начинался - фильм закончился. Жена стала спать укладываться. На меня косо посмотрела. Вроде того, что — пьянствуешь? А какие слова говорил, какие обещанья давал! А я — что? Я не виноват. Это они тут фифтики понаставили. Это они меня, матушка, искушали-искушали, но не поддался я. Только дегустирую… Что-то красная этикеточка не распробовалась. Вот и бутылочка! Очень кстати. Не поддельная ли? Ну-ка, ну-ка... Нет, не поддельная. Три ли года выдержана?.. Нет, не три... Или три?.. Нет, так можно лететь! -            Кстати, куда летим? — спрашиваю жену. Та презрительно фыркнула и завернулась в одеяло. -            Ладно, пойду у пилота спрошу. -            Не глупи! — встрепенулась жена. — Сам же не любишь глупости. -            Да я пошутил, чтобы тебя растормошить. Мне ведь после дегустации общаться надо. А ты поверила, что я к пилоту пойду. То-то так засуетилась.       - Ты можешь. Ты и за штурвал сядешь. -            Какая восхитительная ложь! Хотя, вообще, я могу. А ты знаешь, что они иногда пьяными летают? -            Чушь! Они медосмотр перед полётом проходят. -            Не чушь! Кикабидзе по телевизору рассказывал. Когда он в Мимино главным лётчиком снимался. Всё Ларису Иванну хотел. Так он с подвыпившими лётчиками на съёмку летел. Он у них ещё спрашивал с недоумением: «Разве так можно?» А они посмеялись: «Водители же за рулём себе иногда позволяют. Так у нас это то же самое. Что машину нетрезвым вести, что самолёт. Без разницы». -            Не верю я ни тебе, ни Кикабидзе. И вообще, надо спать ложиться. -            Как спать? Что же мне с Расторгуевым тогда бутылку допивать? (на экране шёл концерт группы Любэ). -            А обязательно допивать? -            Не обязательно допивать!.. А хоть бы и допивать. -            Ты курить ходил? -            Ходил и ещё пойду. -            Стюардесса приходила, сказала, что, если ты не угомонишься, она пожалуется командиру. -            И они меня снимут с самолёта? -            Они вычеркнут тебя из списка почётных пассажиров Аэрофлота. -            Наговариваешь! Она же сама мне виски принесла. -            Это - другая. -            Вот, морда муравьиная! Не она же меня обслуживает? Ну, а ты? -            Я сказала, чтобы будили меня, только когда тебя будут лишать гражданства. -            Ты заслуженно летишь первым классом! Умничка! Я в восхищении! -            А что я буду с ней церемонии разводить? Пускай хоть маршалу авиации жалуется! Это же понятно: ты их бар опустошил — у неё добыча пропала. В проходе салона из-за занавески выглянула «муравьиная морда». Как та злобная старушка, выглядывающая из-за портьеры на картине Рембрандта «Даная». Посмотрела на нас, как ядом дыхнула. Взгляд явно свидетельствовал о том, что к лишению меня гражданства она уже приступила. Ладно, бузить не будем! Допиваю и спать! -            Сколько выпил-то? — спрашивает жена. -            Девятьсот грамм, — отвечаю. -            Прилетим — будешь никакой!.. «Никаким» меня и снимали с самолёта. Нет, ногами я шёл сам, но не твердо. «Шаркающей кавалерийской походкой», как Понтий Пилат перед встречей с Иешуа Га-Ноцри.  Здравствуйте, Михаил Афанасьевич!