́Пролог

На лбу ведьмы застыла испарина. Струйки холодного противного липкого пота давно присохли к спине, облепили лицо и шею. Между лопаток будто закостенело что-то - точно клей за шиворот плеснули, не меньше ведра. Она остервенело напрягала все свои силы, а они, поверьте, были немалыми.

Желваки ходили бешено-усердно, зубы, казалось, вот-вот измелятся в пыль. В глазах, небесно-голубых когда-то и внезапно выцветших, застыло отчаяние. Отчаяние лютой, сильной волчицы, пытающейся вырваться из плена, куда попала сама, по собственной дурости. Сиганула в омут очертя голову, с животной жаждой проглотить, испить до дна новую юную жизнь, продлить собственную молодость – сладкую, но короткую, - и поплатилась.

Вскоре в голове что-то хлопнуло и сознание женщины померкло. Не резко, как будто выключатель щёлкнул, а постепенно, как в кинотеатре перед сеансом.

А как всё хорошо начиналось!

И жертва будто бы сама нашлась. Будто бы сама на закланье поспешила.

Мама привезла сына в инвалидной коляске - рассеянный склероз в редком для коварной болезни возрасте - и отчаянно умоляла помочь. Все врачи как один уверяли, что лечение лишь продлевает агонию, что подобное стремительное развитие в принципе встречают впервые; крепитесь мамочка. Но женщина, едва прослышав о знахарке, поспешила к ней. Терять всё равно нечего. Примчалась, запыхавшись, прикатила ребёнка – длинного худого юношу шестнадцати лет от роду с иссохшими как спички ногами и вялыми, мосластыми, недавно тронутыми недугом руками.

Ведьма сходу определила – ни проклятия, ни порчи в парне нет. Обычный человеческий недуг, хоть и злой. Не на щелчок пальцев, конечно, но попытаться вылечить можно. Только надо ли? Юная душа благоухала свежестью, манила спокойной, словно убаюканной знанием о скорой смерти силой и в то же время кипела страстями – по молодости буйными, не распробованными, не пригубленными даже, не ощупанными осторожными нежными касаниями; видимо, береглось воспитанием, откладывалось на будущее, долгое и счастливое, но болезнь…

Сердце ведьмы на мгновенье ёкнуло и замолотило со страшной силой. Крылья носа, ухоженного, аккуратного, по-гречески красивого и надменного, распахнулись, превратившись в крылья хищной птицы. Сдержаться от немедленных действий было выше её сил. Отложить ритуал – значит умереть на месте, тут же, за круглым столом красного дерева со стоящей по центру древней медной вазой в царапинах и патине, словно нерадивая служанка забыла её как следует отдраить.

Легким, незаметным взмахом руки ведьма заставила замереть несчастную мать, смотревшую на рекомендованную малознакомой бывшей сослуживицей «знаменитую, но страшно секретную» знахарку, которая буквально «творит чудеса, больных со смертного одра поднимает», с отчаянной, почти безграничной надеждой. Взор женщины, виски которой были тронуты ранней сединой, неуместной для моложавого лица интеллигентной сорокалетней дамы, застыл. Можно было подумать, что она уснула с открытыми глазами или просто загрезила наяву.

Второе движение той же руки принудило больного, сидевшего в инвалидной коляске через стол напротив ведьмы, глядеть на колдунью самым преданным, более чем собачьим взором.

- Протяни левую руку над алтарём, - приказала ведьма внезапно охрипшим от волнения голосом.

После того как юноша исполнил приказание, ни секунды не раздумывая, проколола ему и себе пальцы.

Шарики крови, смешавшись ещё в полёте, упали со звуком больше похожим на бульканье капли в воду, чем на удар жидкости о металл; исчезли, растворившись в дне вазы бесследно, точно в пересушенную губку впитались. Своими сильными, обманчиво хрупкими, изящными руками ведьма немедленно прижала ладони вовсе потерявшего всякое соображение парня к сводам чаши и губы сами по себе зашептали древнюю как мир молитву-заклинание. Твёрдый как холодный гранит взгляд ярко бирюзовых, безусловно красивых глаз, пригвоздил юношу, казалось, к самому воздуху…

Не первый раз ведьма забирала из душ молодых людей - хоть девушек, хоть юношей, ей было без разницы, - неистребимую силу жизни, волю, жажду к страстям во всех возможных и невозможных её проявлениях, яркие, не прогорклые чувства; глотала саму молодость. Но что-то пошло не так. Почему случилось то, что случилось – неизвестно. То ли в чём-то ошиблась сама, перевозбудившись без меры, то ли парень, закалённый борьбой с болезнью оказался непрост, а может всё вместе смешалось эдаким блейзером, но факт остаётся фактом – мальчик остался жив, а старая колдунья умерла.

Глава 1

Я выздоравливал.

Безумные метания, когда хотелось повеситься, разреветься, зарычать в голос, как тигр в капкане, наброситься на кого-нибудь разорвать на куски, съесть и выплюнуть. Когда жалко себя ежесекундно, когда о вселенской тоске имеешь представление самое что ни на есть наивернейшее, когда умирать не хочется, а выхода нет. И страшно было окончить жизнь молодым, жизни не нюхавшим, из-за чего обида на горе-судьбу заполоняла всё моё существо.

В общем, кошмар, слава богу, давно завершился. Мне, наоборот, хорошело с каждым днём. Я, конечно, считал, что выздоравливаю крайне медленно, но это было брюзжание – чтоб не сглазить.

Торчать в четырёх стенах надоело до дикости. До тошноты в мозгах, если можно так выразиться. Но на костылях с четвёртого этажа вниз по лестнице, а после обратно, вверх, сил не хватало. А пользоваться инвалидной коляской, на которой с помощью здорового мужика можно перескоком со ступеньки на ступеньку выкатить – вкатить моё бренное тело, я отказался категорически. Да и не было у нас в семье здорового мужика – я, мама и младшая сестра, пятнадцатилетняя дылда, - вот и все домочадцы.

Лето, жара, сплю под простынкой. Предательская поллюция, зараза, опять испортила чистоту белья – пришлось отворачиваться от матери, чей диван стоял напротив моей кровати у противоположной стены зала, и ждать пока она уйдёт на работу. В очередной раз поставил себе задачу поднять вопрос о переезде в комнату сестры, отправив её сюда к однополой соседке, но, представив реакцию бунтующего тинэйджера, с горечью понял – в очередной раз не решусь. Вот бы заставить её саму предложить поменяться, да так, чтобы ещё и довольной осталась…

То ли в связи с этой мыслью, то ли ещё из-за чего-то, но в последнее время я заинтересовался разными психическим техникам, теми, с помощью которых можно управлять людьми. Поэтому сразу, как только хлопнула дверь, убедившись, что след семяизвержения высох и стал практически незаметен, я смело сходил в туалет и сел за ноутбук.

Мама недавно байку сочинила – мама не горюй! Та ещё фантазёрка. Будто бы пару месяцев назад возила она меня к какой-то колдунье, гадалке или ещё какой паранормалке, а та возьми и умри. Прямо там, при нас, на сеансе. Как это случилось, мама якобы не помнила. Помнила только, как в ужасе катила меня, бессознательного, бегом к проезжей улице, по которой ездил хоть какой-то транспорт, и не могла избавиться от стоящего перед глазами видения мёртвой старухи, лежащей ничком на круглом, красном, будто облитом кровью столе. И будто бы только лишь благодаря той истории я быстро пошёл на поправку. Говорю же, фантазёрка она у меня ещё та. Со слезами рассказывала, по секрету огромному, чтобы, мол, больше никому ни-ни, даже сестрице, которая по совершенно случайному стечению обстоятельств как раз в то время отдыхала в детском летнем лагере. И видно было, как переживает. Эх, ей бы на сцену! Звездой провинции точно бы стала.

Правда, почему-то врачей стала избегать, никому из медиков меня больше не показывает и таблетки зачем-то все выбросила. Но как говорится, от добра добра не ищут – здесь я её понимаю. Люблю свою мамочку.

За просмотром обучающих видео, которые в бесплатных промо-роликах давали лишь самые общие представления о явлении гипноза в принципе и о технике введения в транс в частности, не заметил, как пролетело время. Скрипнула дверь сеструхиной спальни, и послышалось сонное шарканье босых ног. Мяукнул долгий, сладкий, сочный, полный довольства жизнеутверждающий зевок, сообщивший вселенной: «Кажется, выспалась. Пока буду доброй, а там посмотрим». Потом зажурчал, загремел, заполоскался санузел – он у нас смешанный.

Я дождался пока сестра исполнит гигиенические процедуры, а без душа они по утрам никогда не обходились, потянулся, коротко зевая, - безо всяких намёков вселенной и прочим галактикам, - и чуть повысив голос, попросил сестру:

- Мне тоже кофейку замути, Катришка, - так я её, Екатерину Викторовну, обычно называю. Всякими уменьшительными производными от имени Катрин.

- И тебе доброе утро, братец, – буркнула в ответ сестрица не без недовольства.

Отношения у нас установились сдержанные. Она в мои дела не лезла - я в её. Моя болезнь нас и сблизила, и отдалила одновременно. Ей иногда приходилось убирать за мной не самые приятные продукты жизнедеятельности – мама не всегда была вездесущей, - меня же моя слабость бесила. Стыдно было перед ней, мелкой, неудобство испытывал до желания умереть на месте. Бывало, срывался. Грубил, орал благим и не благим матом. Чаще, конечно, на маме отыгрывался, но доставалось и ей.

 Катришка поступила вполне предсказуемо - бухнула кружку кофе мне прямо под нос. Я еле успел сдвинуть ноут.

- Спасибо сестричка, и я рад тебе услужить, - съёрничал я рефлекторно, без задней мысли. – Я бы тебя ещё бутером угостил, с ветчиной и веточкой петрушки сверху…

- Сам, Петрушка, до кухни доковыляй и жри там всё, до чего ручки твои загребущие дотянутся! – фыркнула она. Её глубокие, цвета тёмного янтаря глазки вскрыли мне грудную клетку и резанули прямо по оголённому сердцу. Без злобы и ненависти, чисто по-сестрински.

Розовые тапки – собачки смешно хлопали белыми ушками, когда Катришка удалялась на кухню, походкой, как ей представлялось, независимой взрослой женщины.

Она вытянулась и округлилась за последнее время, заимела настоящую взрослую грудь больше первого номера. Подростковая угловатость сменилась мягкостью, формы тела приобрели близкие к современным манекенщицам параметры. Если бы не рост – мелковатый для дизайнерской вешалки, уверен, Катришка уже оббивала бы пороги модельных студий.

Я ловко убрал наполовину опустевшую кружку, чтобы на месте круглого следа возникла тарелка с половиной буханки хлеба и немалым куском ветчины. Пришлось ещё дальше отодвинуть и развернуть ноутбук.

- Резать я тебе не нанималась, - заявила Катришка, протягивая нож.

- Хорошо, - покладисто согласился я.

- Всё, больше я к тебе не подойду, хоть убейся. И чтобы сам посуду на кухню утащил.

- О-как? – я поднял бровь, намекая, что руки у меня всё-таки костылями заняты.

- Мне некогда, справишься. Мне на речку собираться. Такой денёк пропускать – грех. Лето кончается. Середина августа, не заметил?

- С кем собралась? – поинтересовался из вежливости.

- К сожалению, только с Надькой. Мужички, увы, не предусмотрены, так что моя девичья честь в очередной раз не пострадает. Можешь не беспокоиться.

- Было бы за что переживать, - отмахнулся я, приступая к нарезанию хлеба. – Кто на тебя, страшилищу, посмотрит, - произнёс любовно.

- Это на меня-то?! – искренне возмутилась Катришка, шутки категорически не принимая. – А так! А так! А так! – восклицая, принимала сексуальные, по её мнению, позы.

Смотрелась она здорово. Не был бы братом… но для меня она навсегда останется малявкой, несмотря на разницу всего лишь в год. Ну, чуть больше: ей через полгода шестнадцать, мне через пару месяцев семнадцать стукнет.

- Красава, красава, угомонись! – сдался я, в знаке примирения поднимая руки.

- Так-то вот! – гордо заключила она, и тут её взгляд упал на экран ноута, развёрнутый почти в её сторону. – Ну-ка, ну-ка, - заинтересовалась она, глядя, как мужчина в костюме раскачивает перед лицом женщины блестящие часы. – А звук где?

Догадавшись, потянулась выдёргивать из гнезда наушники. Я её руку перехватил. Не тронь, мол, не твоё, не хапай.

И мысленно застонал. Я не то, что бы стыдился своего непонятно откуда взявшегося увлечения, но и не афишировал. Больше, наверное, опасался убедиться в том, что мне гипноз неподвластен. Боялся проверки делом, даже мысленно откладывая начало практики с «живым материалом», желательно со мной не знакомым, на когда-нибудь потом, когда, например, выздоровею окончательно. Ну, когда от костылей хотя бы избавлюсь. Становиться мишенью для едких насмешек не хотелось категорически.

- Ты что, в эти понты голимые веришь? – возмутилась она, попытавшись выдернуть перехваченную конечность из захвата.

Сила в пальцы вернулась не так давно, и я пока ещё любил демонстрировать хват. Приятно быть сильнее сестры, когда буквально месяц назад всё было наоборот.

- Это не понты, Катриша, - серьёзно сказал я, делая лицо как можно уверенней и суровей. Ну, постарался сделать – внутри всё похолодело. Будто зимней стужей дунуло.

- Да там, в телике, в этих шоу дебильных, гипнотических, всё сценарием расписано, а в цирке - нам Сашка Злобин рассказывал, которого фокусник на сцену вызывал – говорил, что специально поддавался, чтобы смешнее вышло. – Заявила младшая сестра безапелляционно, с подростковой категоричностью, якобы со знанием дела. – Да отпусти ты руку, медведь! Больно же. – Я медленно разжал захват.

- Ну-ка, попробуй меня загипнотизировать, а? Слабо? Только не отмазывайся! – со злостью растирая запястье, подначила меня Катришка.

- И на костыли не кивай! – продолжила, усиливая нажим, проследив за моими бегающими в панике глазами. – И не говори, что ничему не научился. Ты две недели сутками за буком сидишь, а раньше, когда только в коляске ездил, лишь в мобилке игрухи гонял. Я до сих пор думала, что ты во что-то рубишься, сна не видя, а ты, оказывается, ерундой голимой увлёкся… ну, я жду. – И с таким высокомерием свой монолог закончила, что я купился. На глупое, детское «слабо».

«Проходу от насмешек не будет…», - тоскливо подумалось мне, когда я на секунду зажмурился и… решительно распахнул глаза. Была – не была! Захлопнул крышку ноута, отрезая себе путь к отступлению…

Сгоняв сестру задёрнуть шторы, выключить смартфон, - заодно и свой отрубил, - усадил девчушку на диван, собранный мамой в сидячее положение, и расположился на компьютерном стуле с давно испорченными колёсиками прямо напротив Катришки. Во время всей этой подготовительной суеты я бешено перебирал варианты введения в транс, которые от волнения путались, терялись, смешивались друг с другом. Так ничего толком из вычитанного и высмотренного в интернете материала не выбрав, прокашлялся и заговорил хриплым от застрявшей в горле шершавой гадости голосом. Кашель не помог нисколечко.

- Не дёргайся, пожалуйста. Сядь поудобней, расслабься, - старался говорить ровно, уверенно и размеренно. Получалось это, по-моему, плохо. – Выбрось из головы все мысли, сосредоточься на ощущениях… слушай только мой голос…

Катришка вдруг усмехнулась.

- Как это, мысли выбросить? Это что тебе, мусорное ведро?

- Твои – да. Не отвлекайся, Катрин.

- Чего это мои? У тебя там, в недотёпке твоей, тараканы размером со слона топают, а мусор у меня?

- Да хорошие у тебя мысли, красивые даже, и сама ты красавица… всё, успокаиваемся: глубокий вдох – медленный выдох…

Она разволновалась, я заметил. То лямку бюстгальтера на голом плече, откуда намеренно сполз рукав бесформенной домашней футболки поправит, то коротенькие шортики из какого-то мягкого материала дёрнет, то волосы тронет – тёмно-русые, тяжёлые, длинные, собранные на скорую руку в затылочный узел с торчащими во все стороны волнами резинки из толстого бархата, то губы сожмёт, как помаду проверит, то попой поёрзает. Было видно, что Катришка мечтает включить заднюю. Первоначальный задор растаял, как снег на солнцепёке, и не убегала с дивана лишь только из упрямства – сама же на «слабо» старшего брата взяла, развела, можно сказать, как лоха.

- А давай, Петь, пари заключим, а то так неинтересно. 

- Давай, - вздохнул я и ещё покашлял. Вроде, отпускает. В глубине живота, в районе солнечного сплетения, зашевелился тёплый, мягкий комочек, похожий на нежно урчащего котёнка. Он успокаивал и прибавлял уверенность.

- Если не выйдет меня усыпить, то ты целыми днями на шагоходе – так она тренажёр «ходьба по лестнице» называла – заниматься будешь, а то забросил совсем.

- Согласен.

- И к ноуту не прикоснёшься! Месяц.

- И опять-таки да. Не отвлекайся. Ты будешь усыпляться или поджилки затряслись?

- Да буду я, буду, - нехотя согласилась она, растеряв последнюю смелость. - Только, если вдруг… ты это… не спрашивай меня о… ни о чем личном не спрашивай, короче. Ладно, Петенька? Пообещай, пожалуйста.

- Клянусь своими ногами. Очень мне интересно, можно подумать. Всё! продолжаем, - и с этим последним словом я словно крылья обрёл: голос зазвучал так, как надо, как в роликах наиболее солидных, по моему мнению, психотерапевтов-гипнологов.

Так долго я в жизни не говорил никогда. Безостановочно, монотонно, не запивая. Двадцать минут! Целых двадцать минут повторения одних и тех же слов: спокойствие, расслабленность, погружаешься всё глубже и глубже, сильнее и сильнее, тяжелее и тяжелее, слышишь только мой голос, засыпаешь, спишь, тепло, холод - и так далее и тому подобное. Язык устал, будто я им камни молол, а не воздух останавливал, во рту сухость – Сахара позавидует. Голова Катришки, наконец-то, словно крышка багажника изящной, гордой иномарки, лениво и нехотя откинулась на спинку дивана. Сдалась неизбежному, как ни противилась. Зрачки под разглаженными веками замерли, рот приоткрылся, дыхание почти прекратилось. Тело срослось с покрывалом, расползлось тёплым воском, стало будто бы тряпичным. Я проверил – поднял её руку и отпустил. Рука упала плетью.

Котёнок внутри меня разросся до размеров тигра, урчал как миксер, грел как микроволновка. Сердце ухало с гулом царь-колокола, отдаваясь в ушах. Я чувствовал восторг и опустошение, будто финишную черту пересёк на олимпиаде. Осталось убедиться в победе. Но сначала попить.

Полкружки кофе проглотил, не заметив. Сходил на кухню и попил воды прямо из-под крана. Вернулся, сел на место и совершенно не обратил внимания на то, что передвигался без помощи костылей, что ноги от напряжения загудели.

- Даю тебе первую установку, Катришка. Так только я скажу слово «спать», либо щёлкну пальцами, ты сразу погрузишься в глубокий гипнотический сон. Кх-м, - в горле продолжало першить, - сейчас я буду считать от одного до трёх и на счёт «три» ты проснёшься в прекрасном расположении духа, но мой голос по-прежнему остаётся для тебя управляющим. Раз – дыхание учащается… два – голова проясняется… три – открыть глаза!

- Да–да, братец, знаю, я проиграла, уснула-таки.

Катришка сладко зевнула, потягиваясь, и забавно, словно превратилась в игривую девчонку – пацанку, подтянула к себе ноги и уселась, обняв колени руками. В глазах её загорелся шальной огонёк, на лице нарисовалась довольная улыбка.

- Но как же здорово! Настроенье – супер…

- Как ты себя чувствуешь?

- Замечательно, великолепно, просто слов нет! Будто в сауне побывала, потом в бассейне и на массаже… спа какое-то… кайф, расслабон полный…

- Спать! – скомандовал я и Катришка в тот же миг, не меняя положения тела, уронила голову на спинку дивана и расслабилась. Руки сползли с коленок и хлопнулись о сиденье, ноги, не разгибаясь, завалились на бок. Притвориться было, по моему разумению, невозможно…

Чего она только не вытворяла! Забывала собственное имя и вспоминала вновь, теряла палец и упорно искала его на полу, ругаясь и возмущаясь, но совершенно не удивляясь самому факту исчезновения части тела. Потом мне как в голову стукнуло. Я взял свой смартфон и устроил фотосессию в модельном агентстве. Получилось наиболее весело.

Катришка снималась в одежде, которую я ей внушал – в брюках, в вечернем платье, в купальнике бикини, топлес и совершенно обнажённой. Особенно забавно смотрелось последнее. Реально раздевать сестру мне и в голову не приходило, но как она смущалась! А как выполняла задание фотографа «сексуальней, девочка, сексуальней» - вообще песня. Что может знать пятнадцатилетний подросток об этом понятии? Только снимки из Вога и Космополитена копировать, но на своём, практически детском уровне. То есть обезьянничать. Не стесняясь ржать в голос, я приказывал Катришке замирать и вручную менял ей позу. Растягивал губы в улыбке, приоткрывал ротик, откидывал распущенные волосы с груди, которую она постоянно пыталась прикрыть. Действовал, исходя уже из собственного опыта, основанном на нечастом просмотре порно роликов и тех же самых эротических фотках, раскиданных по сети. Тоже, в принципе, обезьянничание, но с точки зрения мальчика.

Потом я вдруг резко устал. Будто вода, кипящая внутри меня всё это время, создававшая давление сравнимое с котлами Титаника, поддерживающая настрой, дававшая силу и энергию, неожиданно разом кончилась. Испарилась мгновенно.

Я посмотрел на время. Прошло полтора часа без малого. «Пора закругляться…», - подумал устало.

- …на счёт три ты проснёшься в полном сознании и прекрасном настроении, будешь помнить всё, что с тобой происходило, помнить как весёлое развлечение… - и тут я решил совместить приятное с полезным. - И ещё. Когда я предложу поменяться с тобой комнатами, ты горячо меня поддержишь перед мамой. И ещё задание: сведёшь меня с какой-нибудь девушкой постарше, лет двадцати – двадцати пяти, чтобы она согласилась на сеанс… и сама, кстати, легко соглашайся… и не распространяйся о сегодняшнем, особенно маме. Итак, раз – два и три!

Гипнотическая фотосессия не прошла для меня даром – меня буквально подмывало исполнить её по-настоящему с взрослой опытной девушкой. И не только фотосессию. В чем стыдился признаться даже самому себе. Для солидного, серьёзного гипнолога – это нарушение этических норм как-никак, не профессионально. Однако, захотелось очень-очень.

Катришка несколько секунд озиралась, узнавая помещение, упёрла взгляд в меня и взвизгнула возмущённо:

- Гад! – и в меня полетела первое, что попало ей под руку – её бархатная резинка от волос. А потом она закатилась в диком хохоте.

- А я… а я… прикинь, Петька, всё всерьёз принимала! – захлёбываясь смехом, катаясь по дивану, делилась она. – Перед чужим незнакомым дядькой, голой! У-у-у не могу… но я же профессионалка, топ модель! Ой, не могу… круче Водяновой себя считала, у-у-у… боже, дай отдышаться… ох, и сволочь же ты… - обзывание звучало любовно, а не с обидой.

Наконец она успокоилась и с вопросом «а сколько времени, кстати?!» бросилась в свою комнату.

- Я же на пляж хочу, сволочь ты пакостная! – крикнула мне уже оттуда.

Я сидел в компьютерном кресле, вытянув ноги, которые гудели как высоковольтные провода и гул нарастал. Тепло из тела куда-то рассасывалось и внутри, там, где солнечное сплетение, приятный, ласковый котёнок медленно превращался в ледяного монстра. В голове было пусто. Как в огромном холодном подземном гроте, только без эха. Эмоции, казалось, израсходовались полностью. Даже с переизбытком.

Катришка с кем-то ругалась по телефону, наверное, с той самой Надькой – пухленькой рыжеволосой девицей со слабо сформированной грудью и большими детскими веснушками. Потом я услышал слова, обращённые уже ко мне, о том, чтобы не вздумал удалять фотографии, но чтобы и никуда без её разрешения не выкладывал – потом посмотрит и сама разберётся; предупредила, что побежала и, наконец, хлопнула дверь. В квартире воцарилась тишина.

А меня посетила боль. Кричал я или нет, упав на пол – не отложилось в памяти. Но чётно, на всю жизнь, калёным железом отпечатались ощущения пытки. Клещами рвали на ногах ногти, плоскогубцами вытягивали жилы и тупым ножом взрезали мышцы: от паха до кончиков пальцев, вниз, медленно… я думал, что многое знаю о боли. Не эксперт, конечно, но пользователь уверенный. Судьба, однако, как обычно, преподнесла сюрприз. Наступила как слон на букашку: раздавила, расплющила, выдавила соки и размазала по полу.

С трудом, как сквозь мутное стекло вспоминается приход с работы мамы. В руках она держала пакет с бумагами - она бухгалтер нескольких фирм. Помню, как пакет падает на ковёр, папки из цветного пластика, скользя друг по дружке выползают из зева…

На кровать меня затаскивали мама с соседом. Скорая после ругани с мамой о целесообразности госпитализации, - кто был за, кто против, не вспоминается, - поставила какой-то укол и я уснул. Если кошмар в виде тянущей ко мне руки седой старухи, чего-то бормочущей и пускающей слюни, явно довольной и оттого ещё более страшной, можно назвать сном. Однако, проснулся я совершенно здоровым. Ужас ночного бреда выветрился на удивление быстро. О вчерашней пытке не напоминало ни что. Ноги шевелились, пожалуй, лучше прежнего.