Иссушенная, коричнево-красная поверхность, испещренная мириадами ветвистых трещин, была безнадежно мертва. Ее нельзя назвать землей, многие тысячелетия здесь не было даже намека на воду, а значит, не могло быть и жиз-ни. И пыли здесь не было, ее выдули и унесли в небытие древние ветры, кото-рые сами давно уже стали частью этого самого небытия. Небом здесь считалась неопределенная серая хмарь, не низкая, но и не высокая, без линии горизонта, уничтожающая любые представления о расстоянии. Та же штука творилась и со здешним временем. И время, и пространство если и не умерли еще, то впали в глубокую безнадежную кому. Раньше хотелось пить. Когда это было? Может, вчера, а может, и месяц назад. Ночи здесь не сменяли дни, ни солнце, ни какой-то другой признак не указывал на то, что ты находишься в реальности. Единственным свидетельством существования были ноги и руки, они отчего-то продолжали размеренно двигаться, наматывая на усталые ступни потерявшие смысл кары и данны. Серая хмарь крошилась и осыпалась высохшими листьями, сталкиваясь с движущимся телом. Думать было трудно. Вначале тишина и пустота наполнялись образами прошлого, бесконечной чередой воспоминаний. Их было так много, что весь пустующий безжизненный мир вокруг был наполнен до предела картинами не-давних событий, ощущениями и чувствами, знаниями и размышлениями, бу-шующей болью. Нгинирииза... Синее свечение; паутина органики; бескровное тело - каждый изгиб, ка-ждая черточка до отчаяния знакомы, до крика любимы - родинка под левой грудью, маленький шрамик на локте, она получила его еще в детстве, сорвав-шись с дерева; родные глаза, сейчас безучастно закрытые, родные губы, чистый лоб и... И русалочьи хвосты. Молодые розовенькие чешуйки уже стали покрываться первым сереб-ром. Она исчезла вот уже как два месяца, он узнал об этом лишь десять дней назад. Он догадывался о том, что с нею может быть, но не мог, не хотел верить. И вот увидел ее своими глазами. В ледяном объятии саркофага. Его прислали в дом Саланахапета за чем-то, о чем он сразу же забыл. Он схватил первое попавшееся под руку, что потяжелей. Подвернулся большой сканирующий бион, от удара он расплющился и потек мерзкой желтой кровью. Стеклянный гроб, переваривающий Нгинириизу, оказался куда более крепким чудовищем. Злобная мерцающая ледяная синь, печальное неживое лицо возлюблен-ной и растекающаяся по жемчужной поверхности ядовитая желчь. Кажется, потом появился хозяин. Сард не помнил, что кричал, хотелось бы, чтобы это были крепкие и действенные проклятья. Он дрался озверело, так что даже аннунак не сразу с ним справился. Его скрутили, только когда подос-пели оперативно вызванные байрумы. Потом Сайр, да пожрет его небо. Да пожрет оно всех дьявольских богов и богинь этого безумного чудовищного мира. Пусть они пожрут друг друга. Будь проклят Рам во веки веков, вместе с его верными слугами. Сайр Хакф, изысканно усмехнувшись, сообщил, что Нгинириизу погубил он, Сард. По правилам, неизвестным рядовым рамонам, дабисту, имеющая постоянную связь, длящуюся более семи лет, подлежит уничтожению. Или кос-тер, или виварий. Ей достался виварий. Игиг проклинал первого жреца, а тот смеялся, как безумный, его забавляла эта ситуация, у него было так мало на-стоящих развлечений. Несколько месяцев Сард просидел в змеином рву, казалось, о нем забы-ли. Но вот пришел просветленный Сайр Хакф, кинул узнику серебряную флягу и повел его к порталу... Сначала Сард пытался понять, чем вызвано такое решение первого жреца по отношению к взбунтовавшемуся игигу, к тому же не достигшему еще возраста претендентов на звание аннунака. Правдоподобной была лишь одна версия - это такой замысловатый способ убийства. Но от чего-то он был все еще жив. Фляжечка оказалась с секретом: воды в ней хватило на много месяцев, и утоляла она не только жажду, но и любой голод; иссякла волшебная водичка, вероятно, совсем недавно, точно Сард не знал, он потерял счет времени. Да и было ли оно здесь, это время? Здесь не было никаких опасностей. Если не считать его самого. Память и боль были почище любого дракона, Сард мечтал о безумии или смерти. Но ни то, ни другое не давалось. Он просто шел вглубь каменистой пустыни, терзае-мый мыслями и чувствами. Постепенно их оставалось все меньше и меньше. Сначала это было почти не заметно, потом Сард обнаружил, что какой-то эпи-зод или мысль, проходя через топку освобожденного от всех забот сознания, растворяется и исчезает в окружающей хмари. Не то что бы он терял память, нет, вся его жизнь, все его чаяния, заботы, страдания и радости занимали свое место в его существе, но они как бы меркли, становились блеклыми и призрач-ными. Они теряли свое значение, и было непонятно, оставался ли при них прежний смысл, или с ним произошло то же, что и с окружающим временем. Душа стала такой же сухой и ломкой, как этот воздух. Вместо сердца едва приметно ощущался маленький жесткий комок, внутри которого засела тупая колючка боли. В голове было так же мертво и тихо, как снаружи. Только одна вялая мысль снуло шевелилась на краешке сознания: почему он не хочет пить? Что бы ни происходило с его духом, но тело же было живо. Или уже нет? А впрочем, какая теперь разница? Сард сел на большой сморщенный валун и обхватил голову руками. Не то чтобы он устал, просто ему захотелось присесть, и он обрадовался тому, что все еще может хотеть. Этот факт вселял надежду, правда, непонятно на что. Далеко не сразу до него дошло, что в окружающем его постоянстве появился новый звук. - Сард. Са-ард. Сссард. Сард! - мужчина огляделся в поисках источника писклявого тонкого голосочка, что звал его по имени. - Сард, старина, да не верти своей глупой башкой - отвалиться. Сюда смотри, вниз. - Сард сделал, как ему сказали. У его запыленных разбитых сан-далий оказалась небольшая зеленая ящерка с блестящими бусинками глаз и раздвоенным языком, который стремительно выпрыгивал при каждом слове странного существа. “Только этого еще не хватало, - подумал он, - до сих пор как-то удавалось обойтись без галлюцинаций”. - Сам ты - галлюцинация, - обиделась ящерка, - с тобой по-человечески, а ты из себя придурка корчишь. Сард хотел спросить о том, что же тогда оно такое, если не галлюцина-ция, но у него не вышло - спекшиеся губы не разлепились, а вместо звука в гор-ле родился шелест, наждаком ожегший иссохшую гортань. И тут человек понял, как же отчаянно он хочет пить. - Не напрягайся, - посоветовала бойкая собеседница, - все равно ничего не выйдет. А насчет воды ты прав, сдохнешь скоро, если не промочишь горло. Эх, сейчас бы ледяного виноградного вина, а? Какое ты больше любишь: белое или красное? - Ящерица хитро сощурилась, а у Сарда судорожно сжалось гор-ло, причинив боль. Гостья же продолжала все в том же нагло-доброжелательном тоне: - Ну че расселся, хвост откинуть, что ль, решил? Так ты не ящерица, у тебя новый не вырастет, - и, как бы комментируя свои слова, маленькая репти-лия легонько щелкнула хвостом по разбитому большому пальцу ступни муж-чины. Потом, быстро прокружившись вокруг себя раза три, стремительно взо-бралась по изодранному в клочья жреческому лахумасу. Сард скосил глаза, это в общем незатейливое движение едва не угробило его окончательно. - Сказано ж тебе, не суетись, - холодный язычок животного щекотал мочку уха жреца. Ящерица потопталась у него на плече, как бы проверяя что-то, потом сказала: - Иди за колесом, там вода. Сказала и исчезла, будто и не было ее вовсе. Сард молчал. То есть он не только не говорил ничего, но и не думал, продолжая сидеть все в той же сгорб-ленной позе со скошенными глазами. Если бы там оказался сторонний наблю-датель, он бы сказал, что со жрецом приключился транс, в котором он и пробыл довольно долгое время. Но вот его внимание привлекло движение, возникшее на самой перифе-рии зрения. Сард очень осторожно, памятуя предыдущий опыт, вернул глаза на место, а потом повернул голову: На ближайшем щербатом холме обнаружилось колесо! Только это было не колесо деревенской телеги, а рамонское колесо, тот знак, что носят только аннунаки. Он отличался от прочих рамонских знаков большей изящностью и вычурностью. Только такие знаки обычно были разме-ром с сомкнутые большой и указательный пальцы, а это было с натуральное колесо. Насколько можно судить на взгляд, оно было сделано из чистого золо-та, тускло поблескивающего в серой вязкой хмари. Внутри правильной окружности располагался восьмиконечный “цветок”, остренькие кончики его лепестков были повернуты по движению солнца, в центре был круг меньшего размера, в нем - глаз в треугольнике, это око Рама. Сейчас этот глаз стремительно вращался, следуя за движением солярного коле-са, его взгляд казался тяжелым и жутким. Сарду стало страшно, он зажмурился, пытаясь совладать с собой, тогда он услышал звук. Больше всего это было по-хоже на многократно отраженные стеклянным эхом размеренные удары хлыста. Под высохшую, обожженную кожу пробрался липкий запредельный ужас. Он открыл глаза - колесо было на месте, оно замерло в нерешительности на вер-шине холма, жуткий глаз, оказавшийся повернутым вертикально, сосредото-ченно разглядывал жреца. Постояв немного, колесо качнулось несколько раз и, развернувшись на сорок градусов, покатило прочь от застывшего в испуге че-ловека. Сард сморгнул. Колеса больше не было. Он с трудом поднял отяжелев-шие руки к глазам, потер их, стало больно. Огромным усилием он поднял себя на ноги, изможденные затекшие члены почти не слушались его, но он все же сумел заставить себя двигаться. Он пошел в направлении, указанном жутким фантомом. Но кто из них был реальнее? Еще несколько раз ему встречался странный обитатель пустыни. Колесо появлялось всякий раз, когда он был уже готов сдаться, и снова и снова он на-ходил в себе силы двигаться дальше. Двигаться дальше. Главное - двигаться дальше.