Жечь было наслаждением. Какое-то особое наслаждение видеть,

как огонь пожирает вещи, как они чернеют и меняются. Медный

наконечник брандспойта зажат в кулаках, громадный питон изрыгает

на мир ядовитую струю керосина, кровь стучит в висках, а руки

кажутся руками диковинного дирижера, исполняющего симфонию

огня и разрушения, превращая в пепел изорванные, обуглившиеся

страницы истории. Символический шлем, украшенный цифрой 451,

низко надвинут на лоб; глаза сверкают оранжевым пламенем при

мысли о том, что должно сейчас произойти: он нажимает

воспламенитель — и огонь жадно бросается на дом, окрашивая

вечернее небо в багрово-желто-черные тона. Он шагает в рое огненно-

красных светляков, и больше всего ему хочется сделать сейчас то, чем

он так часто забавлялся в детстве, — сунуть в огонь прутик с

леденцом, пока книги, как голуби, шелестя крыльями-страницами,

умирают на крыльце и на лужайке перед домом; они взлетают в

огненном вихре, и черный от копоти ветер уносит их прочь.

Жесткая улыбка застыла на лице Монтэга, улыбка-гримаса,

которая появляется на губах у человека, когда его вдруг опалит огнем и

он стремительно отпрянет назад от его жаркого прикосновения.

Он знал, что, вернувшись в пожарное депо, он, менестрель огня,

взглянув в зеркало, дружески подмигнет своему обожженному,

измазанному сажей лицу. И позже в темноте, уже засыпая, он все еще

будет чувствовать на губах застывшую судорожную улыбку. Она

никогда не покидала его лица, никогда, сколько он себя помнит.

Он тщательно вытер и повесил на гвоздь черный блестящий

шлем, аккуратно повесил рядом брезентовую куртку, с наслаждением

вымылся под сильной струей душа и, насвистывая, сунув руки в

карманы, пересек площадку верхнего этажа пожарной станции и

скользнул в люк. В последнюю секунду, когда катастрофа уже казалась

неизбежной, он выдернул руки из карманов, обхватил блестящий

бронзовый шест и со скрипом затормозил за миг до того, как его ноги

коснулись цементного пола нижнего этажа.