Значит, сидели мы как-то втроем на кладбище. Трёшку, значит, заначили заранее. На опохмел. Как бы. Чтоб проблем после не было. И какие могут быть проблемы на кладбище? Миша стоит на памятнике и монолог рассказывает. Ну как рассказывает? Вещает он! Берет вещь и на памятник ее как раз и вешает на память. Память-то что? Ей всё равно какие раки вчера были, а какие сегодня. Ей подогрев требуется, а какие раки – не важно…
Но Миша не о раках в этот раз вещает. Взял он из библиотеки книжку, большую такую, а на ней такими черненькими буковками написано: «екст ухватил себя за хвост». Чуть ниже черненьких буквы голубенькие в имя автора складываются. Анатолий Сухих его зовут. Автора, разумеется. Не Мишу. У Миши свое имя есть. Есть у него имя, говорю! Мишей его зовут! Когда Мишу зовут он всегда откликается. Когда не зовут, тоже откликается. Но потише.
И хвоста у него нет. Я про Мишу говорю, если кто не понял!
Так вот, встал Миша на памятник, прищурился так хитро, книжку открыл, пальчиком аккуратненько листнул раз, другой, подумал немного, скривился, будто увидел перед собой список последних ста любовниц, перевернул пару страниц с видом настоящего французского герцога, глянул на меня с превосходством истинного арийца, на Дэнчика, что рядом сидел, тоже глянул, причмокнул с нескрываемым удовольствием (А чего удовольствие-то скрывать? Не надо его скрывать! Им удовольствоваться надо!), крякнул, фыркнул высокомерно и с таким невероятным апломбом, который и Большому Русскому Боссу не снился, заявил: «Не вижу ничего!»
Не удивительно, в принципе. И без принципа тоже. Темно ж на кладбище, очень темно. Хоть глаз выколи. Не себе, конечно же, другому. Ближнему своему.
Как говорил кто-то из древних мудрецов: «Подставили тебе глаз, выколи два за раз!» Может, и не так фраза звучала. Там в конце, наверняка, ругательное словцо было. Любили ж древние ругаться. Не то что нынче. Теперь лежат они. Тихие. Спокойные. Мудрые. Коучи проводят, учат людей, как лежать правильно. Спокойствию учат... Мудрости! И тишину соблюдать.
Вот мы с Мишей тишину не соблюдали, поэтому нас и выгнали из библиотеки на кладбище. Нам-то с ним на кладбище как бы рано еще. Миша к тому же лекции в библиотеке читал. Ну как читал… рассказывал случаи из жизни. У него жизней много было, случаев – тоже. То он подрывником как всё… и всё. То начальником транспортного цеха подрабатывал. То самолет без пилота сажал. Со стюардессой, но без пилота. Пилот-то что. Что с него возьмешь? Пилот только пилотировать и может! А Миша настоящий сажатель! Вот и посадил он себе стюардессу на колени, а потом и самолет. Не на колени! Мимо!
Ему потом все хлопали:
– Классно! – говорили, – ты стюардессу посадил! Точно на нужное место!
В библиотеке ему тоже хлопали. Но библиотекарша – Софья Генриховна – не очень этому обрадовалась. Особенно, когда Миша стал про нее рассказывать. Не, ну кому понравится, когда про тебя рассказывают, что ты не можешь пуговицу пришить дорогому зятю? Она бы и сама не прочь зятю пуговицу на лоб пришить, так зять чего-то противится. А обвиняют почему-то ее.
Значится, обиделась она на нас и выгнала из библиотеки, а потом еще бежала полквартала, размахивая гиперболизированной пилочкой для ногтей. Уж не знаю, кто эту пилочку гиперболизировал, но ее гиперболизированные размеры, ее гиперболизированная острота, ее гиперболизированная сущность – все это разом и вместе вступило в полное противоречие с нашим страстным, воистину порнографическим желанием выжить. В каком месте? Это уже не важно. Главное выжить! И для этого мы решили использовать скобку Айверсона! И это нам, значит, удалось. Функцией единичного ступенчатого и очень, очень быстрого скачка поспешили оторваться от владелицы гиперболизированной пилочки и укрыться в кустах.
В кустах кустарились кустари и пили водку. А может и не пили. Кто этих кустарей в темноте разберет. Они ж всегда так. Нигде от них покоя нет. Решил ты в лесу за кустами объединиться, а кустари тут как тут. Стоят, смотрят, советы дают, закусывают. И больно так закусывают. До крови прям. Выпивают тебя прям на глазах! А всё почему? Потому что махарайка, животноводство и безблагодатность. Как кустари первую штуку сделали, так третья следом пришла и растянулась на всех кустах разом. Что? Вторая? А она всегда была. И когда махарайка была, и когда ее не было. Животноводство – это такой конь в вакууме, кот в ящике, три обезьяны на полу и куча других субъектов сельского пейзажа. Оно вроде бы существует, а вроде бы и нет, оно как бы шарообразное, а при этом всё из себя сферическое такое, с закрытыми ушами, глазами и ртами.
Значит так, сидим мы в кустах и на кустарей смотрим, а кустари сидят в кустах и смотрят уже на нас. А махарайка смотрит на всех остальных лиловым глазом и всё записывает. Махарайки они такие. Любят всё запоминать. Не зря же их махарайками обозвали. И пока мы в гляделки-записульки играли, пришел дворник с метлой и всех разогнал. И нас с Мишей, и кустарей, и махарайку, и даже Ивана Осиповича Штерна с Елизаветой Павловной.
Да, так мы и оказались на кладбище около памятника. Глядим, а под памятником Дэнчик сидит. Ну как сидит. Лежит. Мы-то и не знали, что он лежит, пока Миша на памятник не влез и слегка не уронил его. Тут-то и оказалось, что под памятником Дэнчик лежит. Белый такой, на скелет похож. Мы пригляделись повнимательней в темноте, пощупали его твердые белые пальцы, ощупали его гладкую белую голову, потрогали его за закостеневший таз, поняли, что Дэнчик все-таки скелет, и обрадовались: несмотря на темноту глаза нас не подвели.
Значит, сидели мы как-то втроем на кладбище. Трёшку, значит, заначили заранее. На опохмел. Как бы. Чтоб проблем после не было. И какие могут быть проблемы на кладбище? Миша стоит на памятнике и монолог рассказывает. Ну как рассказывает? Вещает он! Берет вещь и на памятник ее как раз и вешает на память. Память-то что? Ей всё равно какие раки вчера были, а какие сегодня. Ей подогрев требуется, а какие раки – не важно…
Текст никогда не может быть закончен. Он полосой Мебиуса тянется из начала начал в конец конца. И эта тяжба будет вечной, если не забудут менять батарейки своевременно. А раз вечность условная, если нет у произведения конца, значит надо начинать с середины. Середину произведения найти невозможно, а вот оценочную середину найти легко, между нулем и десяткой есть всего одна цифра, удовлетворяющая условию задачи, значит, серединой должна стать именно она. Ну, а бонусы, малусы и равнусы я поставлю на свой вкус, цвет и музыку.
Чтобы оставить комментарий, необходимо зарегистрироваться.
