Единорог Красимира Георгиева
С болгарского
Приобрести произведение напрямую у автора на Цифровой Витрине. Скачать бесплатно.
Переводы стихотворений большого мастера современной болгарской поэзии, представителя послевоенного, потерянного, поколения Красимира Георгиева. Стихотворения поэта лаконичны, просты. Скупы до полной глубины, без пустых провалов и ненужных пауз. Перевод вольный.
перевод с болгарского
Синее пламя ножа
в танце забилось вновь.
Нам ли в объятьях лежать?
Лижет лезвие кровь.
Всё извечное пополам:
целомудрие-срам,
яблоня и змея,
ты и я.
Мир есть болото, жизнь –
жаба с соломинкой в заднице,
надули так, что держись! –
рванёт – ничего не останется...
От щедрости глаза мои, учитель,
пусты и страх – заложник в них.
В твои смотрю с надеждою мучительной,
но та же пустота в твоих!
Собрал вещички, старые долги
отдали, отдал, грязь оставил в бане.
Да прежде, чем забьёшь мне гвозди в гроб,
дай чек, могильщик, оплачу комедию!
При скудных желаньях моих
и тревоги сердце не знает.
В небо окна открыты, иных
жду желаний, вхожу, замираю...
Вдох – в землю тёплое зерно,
а выдох выдохнет росток.
Ждёт жертву запад, и восток
уже кровавится давно.
Любовь и ненависть – вот сучья для костра;
а сверху снова – ненависть, любовь.
И боль, и свет пожрал он до утра,
всё до утра пожрал он – свет и боль.
Летел, бежал, стремился твёрдо встать
над буднями. –Друг, мир суть суета.
Смеясь над будущим, земли срезаю слой.
–Оно, мой друг, в двух метрах под землёй.
Как страшно в слове навек.
Ещё страшней – в никогда.
Большой, невиданный, а взгляд внимательный, –
дорогу преградил единорог
(я звука даже выдохнуть не мог):
–Вы, что ль, любезный, ищете приятеля?
Скрип да скрип, словно годы, – телеги.
В чреве нивы поспели хлеба,
просыпайтесь от лени и неги,
слово сказано острым серпам.
День гудит, нагружённый трудами.
Тихо солнце спит на току,
на поджаром вселенском боку.
В знойном мареве светлая тайна.
Сытый будень всё мягче и жиже,
бредит, сонный, завтрашним утром
и склоняется к житу и жизни,
одинаково мудрым.
Нежна, красива – грозен я и стар,
нас разделяют космосы безмерные.
Но, словно в искре видится пожар,
мы встретимся. Во снах, которым верю я.
Так дочь спросила.
Так отец ответил.
–Папа, а что такое болезнь?
–Пёрышко, павшее с крыльев времени, доченька.
–Папа, а время?
–Это река, несущая душу, доченька.
–Папа, скажи о душе.
–Это огонь в бесконечном времени, доченька.
–Папа, куда же уходит душа?
–В мир, полный цветов, доченька.
–Папа, а где этот мир?
–Это лебедь в центре Вселенной, доченька.
–Папа, как мне увидеть
этого белого лебедя?
–Скоро опустит он крылья свои
на наше озеро, доченька.
Две жизни у меня.
Одна уж на исходе.
Бездонный мой колодец,
без окон дом.
Две жизни я имел.
С одною распрощался.
Беспамятное счастье,
улыбка без лица.
Плаванье будет недолгим,
берег забвения близок.
Узнаешь безвременья радость,
свободу без тела.
Поспорили с жизнью и хватит,
а смерть бессловесна.
За лёгкую боль перехода
храни за щекою монетку.
В наших венах варваров кровь,
в наших генах горючая память.
Нашей гордости корень глубинный,
тёмный норов от пращуров диких.
Если, друг, вариантов нет,
серым камнем в стену войди,
вырежь даты недолгого срока,
ну и в ярости жизни узел
рассеки, вырви тёмный зуб.
Ирина, танцовщица на раскалённых углях,
погибла во время танца в приграничном районе
на горе Страндже.
Пропала в жарком пламени,
тяжёлом, словно солнце,
как солнышко июльское, –
та, что танцует радостно
на раскалённых углях.
Костёр белее ужаса,
костёр, что выше облака,
закрученнее вихря –
так танцевала Страндже.
Смотрели на танцовщицу
и восхищались танцем,
смотрели на горящую
могилку на горе.
"Вот, – говорили, – сердца
иль молнии удар!"
"Вот, – поражались, – радость
пропасть в лучах огня!"
Да будут неразлучны
танцующая с танцем,
танцующая с ветром,
сгоревшим на костре.
Танцующая в углях,
слепящих, словно солнце,
как солнышко июльское,
весёлое, печальное, –
сгорела в солнце знойном.
Как день,
сгорела девочка.
Как птица моя алая,
моя Болгария.
Мы суетный засунем день
под дансинг.
Шаг влево – свет,
шаг вправо – тень.
Джаз. Танцы.
Ах, музыка! Заворожишь
круженьем, тихо...
И пропадай, шальная жизнь,
в объятьях мига.
Жизнь: –Прячься в тень мою, в ней молодость и сила!
–Тебе ли Время знать! – был выпад Красимира.
Жизнь: –Ты глиной завяз на зубах моих, словно слово!
Красимир: –Прожуй и лепи меня, милая, снова и снова!
–Не унывай, приятель, – улыбнулась Жизнь.
–Ты мне не подруга, – улыбнулся Красимир.
Жизнь: –Сеющий пламя пеплом восходит, тенью!
Красимир: –Ты говоришь это огнепоклоннику древнему?!
Жизнь:
–Спит поэт мой, не пишет, не сеет, не пашет...
Красимир:
–Разбудила б меня лет на тридцать раньше...
–Во времени прошлое и будущее есть...
–Хочу я его сегодня прочесть!
–Вселенная расширяется, – сказала Жизнь.
–У жизни, к сожалению, иная перспектива, – сказал Красимир.
–Будь готов к нелёгкому пути!
–Знаю, мимо смерти не пройти!
–Печаль не расстаётся с тобой, – заметила Жизнь.
–От себя не убежишь, – ответил Красимир.
Жизнь: –Срок испытания кончился – жизни и веры!
Красимир: –Что ж, я готов, где мои в Вечность двери?!
Красимир и Жизнь
–Во мне страданье, мудрость, мир,
надежда, вера.
–Не ври, – ответил Красимир, –
пустое, ветер...
Жизнь: –Будет сплошной мрак, будет темно и поздно!
Красимир: –Лягу и я на тюфяк, гасите звёзды!
–От судьбы не уйдёшь... – взгрустнула Жизнь.
–Она-то догонит! – улыбнулся Поэт.
Друг на погоду матернётся,
а женщина слезу смахнёт.
И только дождь стихом забьётся,
на крышку гроба упадёт.
Тот,
который по утрам поднимал солнце,
а по вечерам опускал его за горами,
который отдавал свои тёплые чувства
и принимал все муки и печали смертных,
который рассказывал детям, почему
ветер дует в ту же сторону,
в которую поворачивается флюгер,
и принимал их милостыню:
складывал в свою широкополую шляпу
рогатки, замученный латекс
и различные взрывоопасные вещества;
который бродил ночами от костра к костру
и рассказывал полуночникам о своей жизни, –
умер;
его, дряхлого, похоронили в тесном гробу,
без святых, без музыки, на окраине города,
и какая-то с морщинистым лицом старушонка
положила цветок на его свежий могильный холмик.
Я болен. И безверие, и мука
сухую воду из колодца лижут.
Но если присмотреться, вижу:
в стерильном родничке ни паучка, ни мухи.
Похмелье – здравой жизни месть, а
проходит этот сон хрустальный,
присмотришься: кругом так много правильных, –
нет сумасшедшим места.